Читать интересную книгу Германский вермахт в русских кандалах - Александр Литвинов

Стараясь успокоиться, Василий встал:

— И что обидно! Сейчас уже находятся такие, что не верят в то, что творили у нас немецкие бандиты. Особенно не верят те, что вернулись с «экуации»: «Не могли немцы малолетних деток убивать и бросать в колодцы! Жуть какая-то! Даже подумать страшно!» А вы поднимите Акты, что составлялись по приказу Государственного Комитета Обороны! Как только Красная Армия освобождала от немцев город или какой-то населенный пункт, сразу же составлялся Акт злодеяний немецко-фашистских бандитов за время оккупации. Акт составлялся подробный, с указанием имен и фамилий уничтоженных наших людей: расстрелянных, сожженных, повешенных, угнанных в Германию. Указывались номера и названия воинских частей германского вермахта, кто исполнял эти зверства. Указывались разрушения, и подводился итог убыткам… Кто не верит мне, пусть почитает те Акты. Они в каждом городе и районном центре хранятся… В местных газетах те Акты печатались…

— Старуха моя сберегла газетку с Актом, — вздохнул притаенно Иван Кузьмич. — Хранила для сына и дочки, когда вернутся с войны. А пришел один я.

А Суровикин Василий молча ушел, только рукою махнул в сердцах да в сторону сплюнул.

— А ведь ему еще нет и тридцати, нашему Василию, — негромко, будто себе самому, проговорил Кузьмич, толкнув Иоганна плечом. — А он уже белый, как лунь…

На озере

В обеденный перерыв они подошли к тому месту озерной заводи, где под метровой толщью воды бомбовая воронка зияла черной пропастью непроглядной. В этом месте никто не купался.

— Здесь баб нету, можно и без штанов! — раздевается Валерик.

— Баб нету — нигорошо, — вздыхает Фриц и раздевается тоже.

И видит Валерик на спине и ногах его давние шрамы, как у дяди Жени.

— Русиш бомба, — поясняет Фриц, тыкая пальцем в шрамы. А шрам на боку гладит бережно: — Русиш штык.

— Наш солдат тебе врезал штыком? Ух, как сильно! А ты ему что?

— Ништо, — с лицом виноватым Фриц подернул плечом.

— Наш солдат убежал? Вот это да! — с интересом смотрит Валерик на шрам. — Значит, кого-то еще штыком саданул! И тебе было больно, да, Фриц?

Для Валерика было привычным видеть наших фронтовиков, войной покалеченных. Но ему и в голову не приходило, что среди немцев-солдат есть калеки такие же и с не меньшей жестокостью поврежденные войной. По его пониманию, немцев сразу убивало наповал, в точности, как было в кино.

И твердо уверен был, что отметины плена на теле имеют как наши пленные, чудом выжившие в немецких концлагерях, так и пленные немцы.

Но, тело Фрица оглядывая, Валерик не находил того, что на себе показывал Мишкин отец.

— Фриц, а где твое клеймо? Тебе где его поставили? Номер твой где?

— Вас, вас? — топчется Фриц по песку, не понимая: что это ищет братишка на теле его?

— Клеймо твое где? — продолжая оглядывать Фрица, Валерик хлопает кулаком по ладошке. — Печать твоя где?

— А, штемпель! — Фриц догадывается и тут же возмущается: — Штемпель — нигорошо! Штемпель — на скот! Ихь бин золдат! Ихь бин дойче золдат! Ихь бин менш! Ихь бин че-ло-век! Елки-палки!..

— Мишкин отец тоже человек, — не замечая раздражения Фрица, говорит Валерик, пытаясь ягодицы его рассмотреть, но тот не дается, прикрываясь одеждой.

— Я только глянуть хотел, куда тебе штемпель поставили! И что наши тебе написали там! А ты зажилил и не даешь посмотреть. А вот Мишкин отец все показывал нам. Ему на самый зад штемпель поставили немцы ваши, а на руках цифры и буквы «ОСТ». Острым ножом делали и заливали тушью, чтоб никогда не стерлось…

Насупившись, Фриц в землю смотрит и молчит.

— А ты знаешь как немцы «ОСТ» переводят на русский? А-а! Не знаешь! А это значит: Остатки Сталинских Тварей! Понял? Мишкин отец рассказал и дядя Женя. А тебе это делали наши?

— Не делали штемпель никак, — глухо говорит Фриц, тиская в руках комбинезон. И видом своим обиженным показывает, что расхочется ему купаться, если Валерик не отстанет сейчас же.

— Ну, не делали и не делали, — словами бабушки Насти говорит Валерик примирительно. — Купаться давай, а то Вальтер не любит «опоздателей».

Фриц вошел уже в воду по колено, как из динамика заводского грянула песня знакомая.

«Не уйдет чужеземец незваный, своего не увидит жилья…» — пел хор имени Пятницкого, и Валерику показалось, что Фриц под этими словами пригнулся даже.

— Йа, йа…Дойче золдат не увидит жилья, — печально смотрит он в сторону завода, откуда доносится песня. — Не увидит Дойчланд…

— Ты увидишь, — успокаивает Валерик и тащит в воду за собой. — Ты хороший, потому что…

— О! Гороши… Война нет — алес гут. Все гороши!

При слове «война» в Валеркиной памяти невольно встают горящие руины, дрожащая под бомбами земля и похороны скорые, чтоб успеть прибраться до налета нового. И беженцы из разных областей: старые люди да женщины, а с ними томятся дети, недоеданием прибитые, с застывшим ожиданием в глазах.

И нищие у каждой лавки, где хлеб по карточкам дают.

— Фриц, а в Германии нищие есть?

— В Германии все есть унд очень хуже есть…

— А почему хуже?

— Мюллер тут, Бергер тут, Шварц тут… Плен, плен, плен! Ах, майн Фатерланд… бабка, дедка, ребятенка…

— И вы придете домой, как Мишкин отец пришел. Он тоже был в плену. На немецком заводе каком-то работал. Худой-худой пришел. Одни кости без зубов. И дядя Женя Уваров был в плену. Там его ротвейлеры обгрызли. Их немцы баландой кормили. Всех пленных баландой кормили…

Сказал и на Фрица глянул:

— А баланду тебе дают?

— Найн, — крутит он головой и плечами пожимает, словно жалуется, что не дают ему русские отведать какой-то ему неизвестной баланды. — Дают рыбу, рыбу, рыбу!

— Ого! Везет же вам!

С удовольствием вспомнил Валерик несколько «вкусных» дней, когда заводская округа отоварила карточки рыбой соленой. И не какой-нибудь рыбой, а настоящей треской!

Все бараки тогда рыбу жарили! И тушили ее с помидорами! С луком! На примусах готовили и прямо во дворах на костерках, подставив пару кирпичей под сковородку. Во объедаловка была!

А бабушка Настя ела треску прямо соленую, не вымачивая. Ела и батюшку Сталина благодарила, что «народов своих не забывает».

Такого праздника Фрицу не понять.

К Валеркиной радости, Фриц по-русски поплыл саженками. И в воронку нырял, в ту самую, что из воды черным глазом уставилась в небо.

Немногие из заводской округи кидали себя в эту бездну холодную. Не струсил и Фриц! Он даже, к Валеркиной радости, в кулаке достал песку со дна воронки. Здорово как! Только жаль, что никто из ребят не видит геройства его.

Накупавшись, в блаженном ознобе, они улеглись на песке.

— Фриц, а вот на тебя пикировщики бомбы бросали прицельно или так… с высоты прямо сыпали?

Фриц понимающе кивает головой, садится и на тыльную сторону ладони набирает камешков. И ладонь в самолет превращается: отставленный палец большой и мизинец отставленный изображают крылья самолета.

И вот самолет-ладонь с камешками-бомбами летит:

— У, у, у… Иду, иду, иду, — гудит самолет и медленно летит, приближаясь к Валерику. Сдерживая смех, тот крепится в ожидании чего-то веселого впереди.

— Кляйне швайне. Ви хайст дас аух русиш? — спрашивает Фриц.

— Кляйне швайне? Как это называется по-русски? Поросенок.

Фриц кивает головой, и самолет продолжает лететь:

— Иду, иду, иду, поросенок несу!..

— Поросят несу, несу… Их же много! — поправляет Валерик.

— Поросят несу, несу, несу! — продолжает лететь самолет. — Дас ист зенитка! — кивает Фриц на указательный палец другой руки, направленный на самолет с земли, ставший стволом зенитки:

— Кому? Кому? Кому? — дергается палец Фрица, изображая откат ствола зенитного орудия при выстреле. — Кому? Кому? Кому?

В это время самолет делает крен, и с характерным воем сирены, камешки-бомбы на зенитку падают:

— Вам! Вам! Вам!

И довольные, оба валятся на песок.

Отсмеявшись, некоторое время молчат.

— А самолет сбили? — еле слышно спрашивает Валерик.

— Йа, йа… Капут. Алес капут. Самолет капут. Зенитка капут, — вытягиваясь на горячем песке, блаженно жмурится Фриц, не придавая значения словам своим.

— Фриц, а самолет был наш?

— Йа, йа… Наш, — машинально отвечает Фриц и закрывает глаза.

— Это твой «наш», а наш — это наш! — говорит Валерик с горечью.

— Йа, йа, — соглашается Фриц. — Наш — это наш…

— А зенитка была твоя?

— Твоя, твоя… — шепчет Фриц и засыпает.

Валерик какое-то время смотрит на раскинутого Фрица на песке, худого и мускулистого, и говорит еле слышно, только себе:

— А в самолете был папка мой… А ты из зенитки его…

Валерик вздыхает потерянно, собирает одежду свою и уходит.