Читать интересную книгу Родная сторона - Василий Земляк

Полевой табор, где писалось письмо, был далеконько от станции, и Евгений спешил, чтоб не опоздать к поезду. А когда дежурный по станции вышел на перрон и объявил, что поезд запаздывает — весенние воды размыли колею, — у Евгения шевельнулось такое предчувствие, что он не застанет Живана. Это скверное предчувствие усиливали вороны, поднявшие тягучее карканье на старых пристанционных деревьях…

* * *

Нет, Живан не собирался умирать. За окном стоит ранняя весна, и хочется жить черт знает как! Он-то знал тончайшие весенние чары — не одну весну выслушал на своем веку. Как плохо, что некому открыть окна, чтобы послушать и эту весну. Ослабевшая рука тянется к окну, но Живана останавливает голос доктора из соседней комнаты: «Нельзя! Хватит того, что я разрешил вам поставить кровать около окна». Рука послушно опускается. Живан боится рассердить доктора, чтобы тот не взял его в свои белые холодные палаты. Если уж умирать, то тут, среди поля. И Живан слушает весну сквозь окно. Весь день слушает и с высокой подушки смотрит на крутые склоны.

С утра было тихо на обоих склонах. За ночь замерли говорливые ручьи, умолкла маленькая речка, словно горюя о них. Но только поднялось солнце, как снова ожили, заговорили, запели ручейки, сбегая вниз, зашумела, заторопилась маленькая речка; где-то под самым окном зачирикали непоседы-воробьи. А когда солнце уставало и падало вниз — умолкали ручьи, речка и воробьи, а вместо них в лесу, на обоих склонах, подымался крик грачей, которые никак не могли поделить между собой прошлогодних гнезд. И так весь день ни на миг не стихала весна, и Живану хотелось жить… Нет, он будет жить…

Ведь еще столько не сделано! Ему представились хлеба на бывших болотах, обводненные пески и степи, прекрасные луга и пастбища… Когда человек научится управлять водой, когда с помощью леса поднимет подземные ручьи и соединит их с реками и озерами, когда он станет еще более богатым и еще более могучим властелином природы, — пусть вспомнит тогда профессора Живана, который посвятил этому если не всю жизнь, то самые зрелые свои годы…

Надломленным голосом он попросил доктора.

— Позовите мне Шайбу.

Через минуту вошел Шайба, стал в ногах Живана.

— Максим Минович, — с усилием промолвил Живан. — Вы были моим лаборантом, я доволен вами и верю вам. — Он показал высохшей рукой на столик. — Мои последние работы. Одна — о кормовых севооборотах на Полесье, другая — о мелиорации для Замысловичей. Одну передадите в академию, другую — в Замысловичи. Там ждут ее. Я прошу вас, Максим Минович…

Шайба встретил его смерть лукавой улыбкой. Он взял названные работы, спрятал под полу и вышел. Доктор, который дремал на стуле в передней (он знал исход болезни и не хотел оставлять больного), встал, засвидетельствовал смерть и тоже вышел.

Когда хоронили Живана, припустил первый весенний дождь… Шайба плакал на похоронах, плакал для того, чтобы все видели, что и он любил профессора Живана. За этими слезами он прятал свои самые потаенные мысли о том, как лучше выдать чужую работу за свою и таким образом пробиться в большую науку. Он, как наследник, свысока поглядывал на тех, кто вместе с ним возвращался с похорон.

Но вот его словно громом ударило. Во дворе исследовательской станции с непокрытой головой стоял Евгений. Заметив Шайбу, он пошел ему навстречу.

— А говорили, что вы без вести пропали.

— Нет, я тут. Я был первым помощником профессора Живана. А теперь буду продолжать начатые им исследования.

Евгений поглядел на него с недоверием и перевел взгляд на холм, где высился деревянный шпиль — скромный памятник Живану.

— Еле добрался до вас и то опоздал…

— Да, опоздали, профессор уже там…

Евгений поднялся на холм, чтобы отдать последний долг профессору, а Шайба стоял во дворе и злорадно цедил ему вслед:

— Иди, иди. Мертвые молчат…

В архиве Живана не нашли того, за чем приехал Евгений. Нашли только черновики, обрывки мыслей, но и этому Евгений был рад, считая, что профессор просто не успел закончить свою работу. Евгений знал, с каким нетерпением ждут его в Замысловичах, но не спешил домой, он хотел вернуться с готовым планом, и для этого несколько дней и ночей просидел над черновиками Живана. Шайба выказывал себя на редкость добрым, помогал Евгению, а в душе радовался каждой его ошибке. Наконец Евгений повез домой далеко не все то, что было у профессора Живана, и Шайбе уже снились лавры, какие он пожнет на чужом горе. Когда имеешь дело с водой, то малейшее отклонение может погубить целый район… Вот он, Шайба, и явится спасителем.

Все эти дни Евгений видел на письменном столе покойного Живана Зоину фотографию. Зоя как будто пришла сюда из своего леса, чтобы напомнить профессору, что он не один на свете, что у него есть большая родня. Прощаясь с нею, Евгений вспомнил о ее письме, которое уже никогда не будет прочитано. Он увидел на нем отпечатки Зоиных пальцев — какое-то теплое, нежное, до сих пор незнакомое ему чувство охватило его и не покидало долго-долго, всю весну… А в небе о чем-то пели неугомонные жаворонки…

Не все становится прошлым

Люди, как птицы, всегда радуются весне, и больше всех радовалась ей Зоя. Ей надоела скучная зимняя жизнь — она рвалась на волю. На целину Пороша ее не пустил и сам не поехал. В бригаде Карпа Силы Зое тоже казалось тесно. И вот когда Артем Климович объявил о своем отряде, раньше всех пришла к нему Зоя Мизинец. Лицо у нее чуть заметно расплылось, губы как-то обмякли и только в глазах все еще горел безудержный девичий огонь. Голосом, полным спокойствия и усталости, она попросилась в отряд. Артем Климович смерил ее прищуренным глазом, улыбнулся по-отцовски и ответил:

— Беременных не беру. В бригаде тебе будет легче. Да и Пороша не согласится отпустить тебя на все лето.

Она вышла обиженная и насупленная. Вернулась в бригаду и жила там наравне со всеми, скрывая свою беременность.

Зоя была не из тех, что сдаются после грозного слова. В ней еще было много нерастраченного девичьего жара, и она смотрела на жизнь чуточку не так, как смотрят другие в ее положении. Своего Порошу она считала теперь самым близким другом, но в то же время немножко побаивалась «семейной неволи». Может, из гордого леса вынесла она свои странные взгляды на жизнь, а может, с поля, которое не любит, чтобы его приневоливали, — во всяком случае, другая на ее месте, может, сразу сожгла бы за собой все мосты, чтобы никогда больше не возвращаться в свое сказочное прошлое, а Зоя оглядывалась на них с решимостью и надеждой. И правда, кто может запретить ей любить Евгения? Когда он приходит на Вдовье болото, она снова чувствует себя девушкой и невольно вынимает из кармана свое девичье зеркальце. Утешала себя тем, что скоро она похорошеет, сойдут пятна с лица. Она представляла себе тайные свидания с ним, рисовала себя в объятиях любимого, мечтала и совсем забывала, что она на работе. И казалось ей, что она засевает Вдовье болото не кукурузой, которую могут выклевать вороны, а чем-то вечным, великим, ну, хотя бы своей любовью. Чертежник на бумаге не смог бы вычертить таких точных квадратиков, какие чертила она на земле. Евгений останавливался на меже и, завороженный, долго любовался ее работой. А вечерами, когда люди расходились с поля и она тоже, усталая, опаленная горячим ветром, отправлялась домой, Евгений догонял ее и провожал почти до села. На лугу зацветала калина, и они подолгу простаивали у куста и, может, завидовали калине — их любовь ведь так и не зацвела… Однажды Зоя вернулась домой поздно ночью.

— Потаскуха! — зло бросил ей Пороша. Зоя посмеялась над его гневом, спокойно разделась и, не ужиная, упала в белой сорочке не в свою, а в дедову постель. Пороша вышел из хаты и сидел под жасмином, пока не вернулся дед Евсей. Пороша плакал, и дед Евсей был не таким простаком, чтобы расспрашивать, что у него за горе. Он вошел в хату, охваченный возмущением. Так не может больше продолжаться. Сейчас он приструнит свою непокорную внучку. Евсей зажег свет и со сжатыми кулаками, полными горящих мозолей, подошел к постели. И вдруг его гнева хватило только на то, чтобы откинуть одеяло. Перед ним лежала красавица. Ее шелковая коса тоже покоилась на подушке, и Евсей не решился нарушить этот зачарованный покой. Он осторожно прикрыл внучку одеялом и, ласково улыбаясь, отступил. Потом вышел из хаты, чтобы успокоить Порошу. Тот не поддавался и оскорблял Зою, угрожая, что бросит ее и переберется в свою каморку. Евсей не выдержал и призвал на помощь всю свою воинственность. Он взял Порошу за шиворот и силой привел в хату. Потом прогнал Зою на супружеское ложе и тоже без ужина лег спать. Но не спал до рассвета. Только к утру ему полегчало, когда он увидел, что они помирились. «Значит, они могут жить, — решил Евсей. — Надо только избавиться Зое от своей старой любви, будь она проклята!» Он уже знал, как это сделать. Ждал только, пока засеют Вдовье болото. За это время под большим секретом он успел побывать в Копищах.