Читать интересную книгу Магические числа - Юрий Рытхэу

— Вчера подал подгоревшие бифштексы и не вымыл посуду, — продолжал Амундсен. — Как ни прискорбно, придется, видно, с ним расстаться.

— Девочку жалко, — вздохнул Сундбек, привязавшийся к Мери, казалось, больше всех на корабле.

— Ну, девочка пусть побудет у нас до нашего отплытия, — сказал Амундсен. — Я, кстати, тоже очень привык к этому прелестному созданию.

— Аборигены вообще трудно приспосабливаются к новому образу жизни, — заметил Свердруп. — За время поездки по стойбищам и становищам я пришел к убеждению, что чукчи — это гордый и независимый народ, даже с заметной долей высокомерия по отношению к людям другой национальности. В чукотском языке все, что относится непосредственно к их укладу жизни, к их обычаям, все, что соответствует их представлениям, это настоящее, истинное. И само собой разумеется, что все чужое — это ненастоящее. Даже собственное название их — луоравэтльан — означает: человек в истинном значении этого слова.

— Эскимосское название иннуит переводится точно так же, — сказал Амундсен. — Мне кажется, тут нет оснований говорить о высокомерии. Наоборот, на основании нашего опыта общения со здешними аборигенами мы убедились, что это очень дружелюбные, всегда готовые прийти на помощь люди.

— Теперь о большевиках… — продолжал Свердруп, — В Якутию с юга проникли остатки войска царского адмирала Колчака, который пытался восстановить старую власть в Сибири. Но они потерпели жестокое поражение от Красной гвардии, от большевиков… Что же касается уклада жизни оленных людей, с которыми мы преимущественно общались, то он остался в том же виде, в каком, думаю, просуществовал тысячелетия. У меня буквально руки чешутся от желания скорее приступить к обработке собранных этнографических материалов.

— Теперь нам осталось дождаться Хансена и Вистинга, и тогда наша экспедиция будет в полном сборе, — сказал Амундсен и добавил, обращаясь к Свердрупу: — Мы время от времени получали о них сведения от проезжавших здесь торговцев и путешествующих чукчей. Первоначально наши товарищи пытались подать телеграммы через радиостанцию зимующего у мыса Сердце-Камень русского парохода «Ставрополь». Но радиостанция на судне не работает. Пришлось им двигаться дальше, к мысу Дежнева, откуда рукой подать до Нома на Аляске, где имеется довольно мощная радиостанция. Но в зимнее время из-за вечно движущегося льда Берингов пролив непроходим. Поэтому наши путешественники должны были проделать путь до Ново-Мариинска, расположенного на южном берегу обширного Анадырского залива. По моим расчетам, они уже добрались до устья реки Анадырь и сейчас находятся на обратном пути.

Перед тем как пойти к себе в каюту и лечь спать, Амундсен вышел на палубу и заметил горящий огонек в иллюминаторе каюты Кагота.

Бедняга! Очевидно, все же у него какое-то нарушение умственной деятельности, возможно, это результат его шаманства. А ведь во всем другом он вполне нормальный, приятный и сообразительный человек! Неужели сильное, а тем более ошибочное увлечение может так захватить человека, что он пренебрегает разумными советами, предостережениями опытных людей?

Размышляя об этом, Амундсен вдруг остановился от неожиданно возникшей мысли: а чем, в сущности, он отличается от Кагота? Разве его самого не называли фанатиком, безумцем, пренебрегающим советами разумных и опытных людей? Это было, когда он объявлял о своем намерении пройти Северо-Западным проходом, открыть магнитный полюс Земли, когда затем пустился к Южному полюсу через огромный ледовый континент на собачьих упряжках, без того великолепного технического снаряжения, которое имелось у его соперника капитана Скотта. И теперь, когда он намеревается вморозить «Мод» в лед и продрейфовать вместе с ним к Северному полюсу, его снова называют безумцем, напоминают, что даже опытному полярному исследователю Фритьофу Нансену не удалось этого сделать.

Тем временем Кагот сидел в своей каюте и снова писал и писал числа. Хорошо в ночной тишине не только следить за возрастанием цифр, но и чувствовать в себе нарастание уверенности в существовании магического числа. Написав очередное число и несколько помедлив перед следующим, Кагот мысленно обозревал расстояние между этими двумя числами. С одной стороны, количественно оно выражалось всего-навсего в единице, с другой — это была лишь маленькая полоска белого поля, отделяющая одну цифру от другой. Но это только на первый взгляд. На самом деле, когда вдруг окажется, что следующее число и есть то самое, искомое, между ними может быть расстояние в вечность. Иногда путешествие по числам казалось Каготу бесконечным восхождением: кажется, вот она, впереди, желанная вершина, взбираешься на нее, теряя последние силы, и оказывается, что за ней сияет снегами другая — еще более прекрасная и еще более недоступная…

Самое трудное — вовремя прекратить писание и найти в себе силы захлопнуть тетрадь. Но еще долго после этого перед закрытыми глазами сменяются написанные цифры, перегоняя друг друга, путая последовательность. Может быть, правы тангитаны, утверждая, что никакого конечного числа не существует и все, что испытывает Кагот, не что иное, как особый вид новой, неизведанной болезни? Но прислушиваясь к своему внутреннему состоянию, Кагот не обнаруживал в себе признаков болезни, если не считать слабой головной боли от бессонной ночи. Написав уже под утро очередное число, Кагот заставил себя ополоснуть лицо холодной водой, чтобы отогнать сонливость, и отправился на камбуз готовить завтрак. Прежде всего он быстро вскипятил кофе, к которому здесь пристрастился, и, выпив несколько глотков, почувствовал в себе утреннюю бодрость. Оставленная в каюте тетрадь манила, но, сделав над собой усилие, Кагот принялся за приготовление завтрака. На этот раз он решил напечь оладий, не требующих столько времени, как полюбившиеся всем белые, пышные булочки. Замесив тесто и поставив на огонь большую сковородку, Кагот сбегал к себе в каюту и успел написать еще несколько чисел.

Когда он вернулся на камбуз, сковородка уже нагрелась. Шлепнув на нее несколько оладий, он сообразил, что, пока эта порция печется, он сможет написать следующее число. Вернувшись на камбуз, Кагот обнаружил, что времени, затраченного на написание очередного числа, как раз хватило на то, чтобы оладьи подрумянились с одной стороны. Довольный своим открытием, Кагот перевернул оладьи и, подложив дров в плиту, вернулся в каюту.

На этот раз он решил написать несколько чисел, потому что, пока разгорятся дрова, пройдет чуть больше времени. Утренние мысли о тщетности поисков магического числа улетучились, едва только он снова начал писать. К нему вернулось то состояние внутреннего напряжения, которое он всегда испытывал наедине с тетрадью. Все это напоминало охоту, когда идешь по льду и, хотя думаешь о вещах, далеких от поисков ускользающего зверя, какая-то часть твоего тела все время настороже. Нерпа или белый медведь могут появиться неожиданно, в любое мгновение, но они не могут застать охотника врасплох. Точно так, когда сидишь у разводья на ледовом берегу и сторожишь тюленя, глаза равнодушно скользят по гладкой водной поверхности, мысли могут быть где угодно, но стоит появиться круглой блестящей голове нерпы, как все внимание тотчас переключается на нее…

Какой-то назойливый запах проникал в каюту, но Кагот не обращал на него внимания, продолжая методично записывать числа одно за другим, пока его не привлек шум: кто-то бежал по палубе и кричал. Кагот прислушался.

— Пожар! Горим!

И тут только до него дошло: оладьи! Там на раскаленной сковороде горят оладьи!

Отбросив тетрадь, Кагот выскочил из своей каюты и ринулся на камбуз через заполненную вонючим, горьким дымом кают-компанию. Дым и гарь встретили его в раскрытой двери камбуза, где орудовал едва одетый Амундсен. Ворвавшись туда, Кагот увидел разъяренное лицо начальника экспедиции, вымазанный в саже большой острый нож, напоминавший плавник хищной косатки.

— Идите в свою каюту! — услышал он грозный окрик. — Вы здесь больше не нужны!

Кагот покорно вернулся в каюту. Разбуженная шумом и криками Мери сидела на своей койке.

— Все, — сказал ей Кагот мрачно, — кончилась наша тангитанская жизнь…

Странно, он не чувствовал ни сожаления, ни даже раскаяния. Как будто прервался долгий неспокойный сон, он наконец проснулся и надо заниматься привычными, может, иной раз даже скучными делами, то есть надо просто жить.

Одев девочку и выпустив ее на палубу погулять, Кагот принялся собирать свои нехитрые пожитки. На самом дне рундука хранился его дорожный мешок из мандарки — выбеленной нерпичьей кожи. Снял со стены барометр, свою первую тангитанскую вещь. А вот тетрадь. Погладив обложку, Кагот положил тетрадь на самое дно вместе с запасом новых, еще не заточенных карандашей. Что еще? Кагот открыл стенной шкафчик и увидел постельное белье, которое так ни разу и не постелил на свое ложе. Интересно, каково лежать на белоснежной материи? Жаль, что не довелось попробовать. Все некогда было, да и забыл он, что в шкафу спрятана материя для сна.