Читать интересную книгу Крик ворона - Дмитрий Вересов

Павел.

И знай – если ты не сможешь или не захочешь дожидаться меня, я пойму. Намеренно не добавляю „и прощу“, потому что сам должен просить у тебя прощения. Прости меня».

Вадим Ахметович Шеров снял очки, бережно протер их квадратиком замши, сложил в футляр и через столик посмотрел на Таню.

– Да, – медленно проговорил он. – Печально. Очень печально.

Он поднялся с кресла, обошел столик и встал у Тани за спиной. Она почувствовала на плечах его руки и прикрыла глаза, заставляя себя дышать медленнее.

– Танечка, милая моя Танечка, что же вы раньше-то молчали? Стеснялись, боялись обременить? Но разве я не друг вам? Глядишь, вместе бы что-нибудь придумали.

– Но я… я ничего не знала до самого… до самого этого письма. Он уже с осени начал вести себя как-то странно. Ходил мрачный, издерганный, огрызался, не спал ночами, отказывался показаться врачу. Представляете, уволился, перешел работать в издательство, а мы с Дмитрием Дормидонтовичем узнали только через месяц. В загс меня потащил с бухты-барахты… – Таня всхлипнула и прикрыла лицо ладонями.

Шеров отошел, зашипел сифоном, вложил стакан с газировкой в безвольную Танину руку.

– Ну что вы, что вы, успокойтесь… Значит, он ничего не говорил вам о своей навязчивой идее насчет наших… насчет каких-то темных делишек в институте?

Танины пальцы сжали стакан. Она судорожно поднесла его ко рту и глотнула. Он случайно оговорился? Или проверяет, хочет подловить на неправильной реакции? Зато теперь не остается никаких сомнений.

– Ничего… совсем ничего. Только то, что не хочет там больше работать. И больше ничего. Он очень не любил вопросов на эту тему.

– Знаете, Танечка, после вашего вчерашнего звонка я встретился с Вячеславом Михайловичем и обстоятельно с ним поговорил. Должно быть, ваш муж тяжело воспринял пропажу части алмазов и гибель своего аспиранта и, говоря по-простому, сорвался. По-моему, руководство института могло бы проявить в этой ситуации побольше такта, но ведь, согласитесь, их тоже можно понять: человек взял на себя серьезные обязательства и вдруг отказался их выполнять… Как ни прискорбно, Павел оказался заложником собственных болезненных фантазий. А тут еще эта грязная история с похищением девочки, внезапная болезнь отца… Кстати, негодяев поймали?

– Нет. Обещают, но надежды мало. Ни улик, ни свидетелей.

– Жаль. Такое не должно оставаться безнаказанным…

– Они пичкали ее наркотиками, и ребенок не понимал, что происходит. Потом, уже в больнице, замкнулась… Я ее к сестре отправила в деревню.

– Это правильно. Подальше от всяких воспоминаний. А как свекор ваш?

– Дмитрий Дормидонтович? Пока неважно. Рука отнялась, нога правая, говорит тихо, через силу, и рот кривит как-то странно.

– Да… От такого любой человек может свихнуться, а Павел и до того напридумывал себе Бог знает чего. Ну вот и… Танечка, вы только не обижайтесь на мой вопрос: у него в роду случайно никаких отклонений не было? Вы не знаете?

– У него мать умерла от психического заболевания. Я ее совсем не знала. И сестра покончила с собой. Но вы не думайте, Павел никогда… – Таня дрожащими руками нащупала сумочку, достала сигареты.

– Ах, никто не застрахован… Да вы курите, курите, пожалуйста. – Шеров услужливо придвинул к ней хрустальную пепельницу и тяжелую настольную зажигалку – бронзового крокодила на задних лапах.

Вот бы его сейчас этим крокодилом – да по темечку!

– Да, хлебнули вы, – продолжал Шеров. – Если что-нибудь нужно, консультация самых лучших специалистов, лечение в Москве или даже за рубежом, импортные лекарства, санатории – вы говорите, не стесняйтесь. Мы же, надеюсь, друзья.

Таня вымученно улыбнулась и кивнула.

– Спасибо вам, Вадим Ахметович, вы и так уже столько для нас сделали… Я знаю, вы многое можете. Я… я умоляю вас – разыщите Павла, верните его домой! Он пропадет без меня… А я без него…

Она раздавила сигарету в пепельнице и устремила на Шерова исполненный мольбы взгляд. В ее зеленых глазах стояли слезы. Шеров кашлянул.

– Я постараюсь, конечно… Но мне нужны некоторые подробности.

– Расскажу все, что знаю.

Он подошел к большому эркерному окну, выходящему в парк, посмотрел на ровные ряды деревьев, протянувших к небу голые черные ветви, на рыхлый и ноздреватый весенний снег, немного помассировал ладонями лоб и затылок.

– Когда именно он уехал?

И пошел допрос. Хитрый, коварный, перемежаемый лестью, посулами и тонко завуалированными угрозами. Но Таня подготовилась хорошо…

– Разрешите хотя бы проводить вас.

Таня поднялась. Шеров галантно взял ее под руку и повел в прихожую. Вслед им со стены насмешливо улыбался портрет ослепительно прекрасной молодой дамы в старинном мужском костюме для верховой езды. Дама непринужденно восседала на вороном ахалтекинце, из-под круглой шапочки задорно выбивались густые темно-рыжие кудри.

Похоже, сцену эту, тщательно продуманную и отрепетированную, она отыграла неплохо. Ни разу не сфальшивила, не отклонилась от избранной линии поведения, не утратила контроль над ситуацией. В вагоне метро, и потом, у Милены, Данкиной сестры, работающей в ИМЛИ, отвлекаясь от насущных переживаний легкой беседой об искусстве и общих знакомых, и еще позже, в купе поезда на Ленинград, она все пыталась поставить себя на место Шерова, угадать, как тот воспринял такое явление давней своей протеже, жены того, кого он предназначил на заклание. Поверил ли он ей? Конечно, тут нелепо говорить о вере в безусловном смысле, такие, как Шеров, не верят никому и никогда, все проверяют и перепроверяют. Что ж, ни в чем, что можно проверить, она ему не соврала. Он, конечно же, будет следить за ней, за Нюточкой. Пусть следит – Нюточка знает только, что папа уехал в Антарктиду, а сама она не выведет Шерова на Павла даже по самой нелепой случайности. Не выведет хотя бы потому, что не имеет ни малейшего представления о том, где он сейчас.

Она с трудом удержала себя, чтобы не броситься вдогонку за Павлом, когда он уходил на конспиративную встречу с Рафаловичем в кафе «Роза», а она стояла на лестнице и смотрела ему вслед. С собой он уносил собственное письмо ей, которое они сочиняли вместе и которое надежный человек Рафаловича должен был опустить в почтовый ящик где-нибудь, где Павла заведомо не будет. И следующие три дня они молчали, и, может быть, поэтому оба чувствовали себя скованными, напряженными, компенсировали свою зажатость нарочитыми ласками и избыточной предупредительностью.

И простились они как-то по-деревянному. Павел сидел пень пнем, механически поедал прощальный обед, а она смотрела на него, подперев щеку рукой и не чувствуя ничего, кроме тупого, безотчетного раздражения. Когда он поднялся, взглянул на часы, что-то буркнул и, сгорбившись по-стариковски, вышел в прихожую, где уже стояла собранная дорожная сумка, она кинулась за ним следом, повыла немного, обняла его и поцеловала крепко-крепко. Короче, попрощалась чин-чином – все же как-никак актриса! – а внутри вся обмирала от внезапно раскрывшейся под ногами пропасти бесчувствия. И только когда дверь за ним закрылась, она бросилась в спальню, ничком повалилась поперек широкой кровати и разрыдалась в подушку. В его подушку, родную его запахом.

Ее визит к Шерову преследовал несколько целей: убедить его, что она ничего не знает о местопребывании Павла (что есть правда) и не верит в то, о чем он написал ей в письме (что есть неправда), а потому готова принять версию об умопомрачении мужа и просит разыскать его, чтобы потом помочь ему (неправда и неправда). Ее просьба никак не могла повредить Павлу – Шеров так или иначе бросился бы на розыски, если уже не начал их. Второй целью было вручить Шерову письмо Павла и тем самым пустить его по ложному следу.

Оставалось лишь надеяться, что она выдержала этот экзамен по актерскому мастерству.

– Однако долгонько ты, братец, – с легкой укоризной заметил Шеров. – Я уж замерзать начал.

Он ничком лежал на том длинном журнальном столике, за которым час назад беседовал с Таней, прикрытый махровым полотенцем.

Мускулистый брюнет снял рубашку, обнажив сильно волосатый торс, и принялся натирать руки пахучей мазью.

– Сейчас согреешься, – пробасил он. – А что долго, я не виноват. Она до самого Конькова доехала и там еще минут пятнадцать пешком по Волгина до общаги.

– Вот как?

– Фиалова Милена, стажер, чешка.

– Словачка, – поправил Шеров. – Я ее знаю. Выходит, не соврала. Действительно поехала к подруге.

– И что с того?

– Проверка на вшивость. Соври в малом – и в большом веры нет.

– А так есть? – Брюнет подошел к лежащему Шерову и откинул полотенце.

– Фифти-фифти. Имеются кой-какие нестыковки. Определенно, она знает больше, чем говорит. Впрочем, этим отличаются все неглупые люди. А способ проверить ее искренность я найду.