Читать интересную книгу Крик ворона - Дмитрий Вересов

– Что сообразил?

– Понимаешь, когда ведутся работы по такой тематике… ну там, стратегические ископаемые, новейшие технологии по оборонке, комитетчики вокруг табунами бродят. Режимность, допуски, подписки, описи всякие, промывание мозгов насчет бдительности. Я этого в родимом «четыре-двенадцать» налопался во! – Павел провел ребром ладони по горлу. —

А тут их и за версту не было. Ни одного! Будто мы не сверхпроводимыми алмазами занимаемся, а какой-нибудь глиной огнеупорной. И это лишний раз подтверждает…

– Что?

– А то, что работа – не на Родину, а на хитрого дядю! Бизнес, как ты только что выразился. И я в нем повязан, как и все прочие. Даром что меня за болвана держали!

– Пожалуй что и так. – Леонид задумчиво постучал пальцами по столу.

– В общем, я, как некролог этот прочитал, из института выскочил как ошпаренный, до ночи по Москве шатался, а до утра – по номеру, версии разные строил, одна другой гаже… А утром написал заявление по собственному желанию, вложил в конверт и отнес Лимонтьеву в приемную. Самого не дождался, да и не готов был, честно говоря, с ним беседовать, а секретарше в папку положил. Потом на вокзал и домой.

– А дальше? Неужели так просто и отпустили?

– Представь себе. Лимонтьев, правда, звонил несколько раз, расспрашивал, уговаривал забрать заявление. Я ничего ему объяснять не стал, сказал, что семейные обстоятельства требуют, чтобы я безвылазно сидел в Ленинграде. Он особо не напирал – решил, видимо, что теперь они и без меня справятся. Я, было, подумал, что отвертелся, успокоился, работу подыскал – в «Недра» устроился, геологическую литературу редактировать и резюме по-английски сочинять. Месяца два они меня не трогали. Но как-то вызвал меня к себе директор издательства, в первый раз, заметь. Я прихожу – его самого в кабинете нет, зато целая делегация сидит: Лимонтьев, главный его подхрячник Клязьмер, Алик Калачов. И давай меня обрабатывать. Дескать, большинство минералов, хоть по физическим свойствам и химсоставу ничем от прежде собранных не отличаются, но никакой сверхпроводимости не демонстрируют. Никто не может понять, в чем дело, и вся надежда на меня. Представляешь, сволочи какие, на сознательность давить стали, о долге советского ученого вспомнили! Прямо руки чесались им в морды гладкие заехать покрепче!

– Надеюсь, не заехал?

– Сдержался. Объяснил, что если уж сверхпроводимости нет, то я ее родить не в состоянии, даже если сам в баллон с жидким азотом залезу.

– А они что?

– Принялись охмурять с удвоенной силой. Оклад увеличить обещали, премии сулили, загранкомандировки по высшему разряду. А потом Лимонтьев ухмыльнулся так гаденько и говорит: «Зря вы, Павел Дмитриевич, так упорствуете. Как бы после не пожалеть». Я так и взвился. Что, спрашиваю, это угроза? Нет, отвечает, это я в том смысле, когда мы без вас справимся и впишем славную страницу в историю мировой науки, на вашу долю лавров не останется. На том наш разговор и закончился. Потом еще несколько раз звонили, спрашивали, не передумал ли, приглашение на какую-то конференцию прислали. На работе мне кислород перекрыли. Всякая бюрократическая фигня. А недавно эти гады совсем оборзели и… – Он резко выдохнул и закашлялся. – Наверное, Таня тебе уже все рассказала?

– Да, в общих чертах. Но хотелось бы выслушать твою версию.

В тот день Павел вернулся поздно: нужно было снять вопросы с иногородним автором, а поскольку автор этот оказался давним, еще студенческих времен, приятелем Павла, собеседование плавно перетекло из издательства в пивбар. У Павла не было особых оснований спешить домой: Таня уехала в Вильнюс на пробы к новому фильму, Нюточку из садика заберет отец. Он долго ждал трамвая, подмерз на остановке и к дому подходил, мечтая о чашке горячего чая с малиной.

Он отворил дверь – и застыл на пороге в полном шоке. В прихожей возле телефона стоял красный, невменяемый отец и выкрикивал в трубку матерные слова. Павел никогда не видел его таким. Он тихо снял пальто, и в этот момент отец в сердцах бросил трубку на рычаг.

– Это ты кого так? – осторожно поинтересовался Павел.

– Кого надо! Нютка пропала!

– Что?!

Павел без сил опустился на ящик для обуви. Как обычно, в половине шестого Дмитрий Дормидонтович зашел за внучкой в детский сад. Молоденькая, сомнамбулически заторможенная воспитательница поплелась за девочкой в группу и не нашла ее. Дети сказали, что Нюточки не было с обеда. Одна девочка видела, как она ушла с прогулки за ручку с тетей в желтой шубе. Дмитрий Дормидонтович растерялся, наорал на воспитательницу, вогнав ее в истерику, устроил скандал прибежавшей заведующей. Но что толку? На всякий случай он позвонил из кабинета заведующей домой – оставалась мизерная надежда, что вдруг это Таня прилетела из Литвы в новой желтой шубе, забрала девочку и, не заходя домой, отправилась с ней в многочасовую прогулку… Естественно, трубку никто не снял. И тогда позвонили в милицию…

В считанные часы Дмитрий Дормидонтович поставил на уши весь город – обком, Управление внутренних дел, КГБ, прессу. На розыск пропавшего ребенка были брошены все силы. Спешно размноженную фотографию Нюточки уже вечером передали во все отделения милиции, больницы, посты ГАИ, вокзалы, аэропорт, показали в ночном выпуске теленовостей… Ничего кошмарнее этих трех дней Павлу переживать не приходилось. Он часами висел на телефоне, носился вместе с отцом по разным начальственным кабинетам, несколько раз выезжал на опознания в детский приемник-распределитель и два раза – в морг. Он испытывал неописуемую радость, когда под белой простыней, откинутой бестрепетной рукой прозектора, видел незнакомое мертвое личико – и сквозь сжатые зубы крыл себя за это последними словами, но ничего с собой поделать не мог. Несколько раз отвечал на дотошные вопросы двух следователей – от городской прокуратуры и от КГБ, – а потом с ними же разбирался в ворохе свидетельских показаний. Девочку видели одновременно в разных частях города – у соседки по коммунальной квартире на улице Марата, в толпе цыганок на станции метро «Елизаровская», на катке в Сосновском парке, в электричке на Петергоф, в Купчинском универсаме с безногим стариком…

Ужаснее всего было ночью. Дмитрий Дормидонтович, выжатый как лимон, молча отказывался от ужина, запирался в кабинете и до утра неподвижно сидел в кресле, глядя в одну точку. Павел мерил шагами кухню, осыпая пол пеплом бесчисленных сигарет, глушил кофе и с красной тоской ждал рассвета. Особенно мучительным было осознание, что виновник всего этого кошмара – именно он, что если бы он не был таким легковерным и глупым, ничего этого не было бы, Нюточка была бы рядом, целая и невредимая.

Нюточка нашлась на четвертый день. Рано утром кто-то позвонил в дверь приемного покоя парголовской больницы, разбудив дежурную медсестру. Кряхтя и чертыхаясь, она поднялась, наспех ополоснула заспанное лицо, нацепила белый халат и спустилась. На крыльце, привалившись спиной к стенке, находилась девочка в дорогой черной шубейке и красной шапочке. Она была без сознания. Медсестра внесла ребенка в дом, положила на кушетку и пошла будить дежурного врача. Врач определил, что девочка находится в состоянии наркотического опьянения. Никаких документов, никакой записки при ней не обнаружили. Во время экстренных очистительных процедур она ненадолго пришла в себя, назвала свое имя и адрес и попросила позвать папу…

Когда в больницу примчались Павел, Дмитрий Дор-мидонтович и оба следователя, Нюточка спала. Удостоверившись, что в палате действительно находится разыскиваемая Чернова Анна Павловна, 1977 года рождения, следователи ушли снимать показания с врача и медсестры, Дмитрий Дормидонтович, прямой как струна, застыл у дверей, а Павел сел на табуретку у изголовья и принялся осторожно поглаживать влажные черные кудри, разметавшиеся по подушке. Нюточка дышала глубоко и ровно, личико ее было безмятежным… Павел, не стесняясь, расплакался. Он даже не заметил, что отец вышел из палаты. Нюточка чмокнула губами во сне, и из-под серого одеяла выпросталась тоненькая белая ручка. Павел опустился на корточки и, не дыша, приложился к ней губами. Время остановилось. Он не сразу почувствовал, что кто-то мягко, но настойчиво трогает его за плечо. Поднял голову – и увидел пожилую медсестру со строгим лицом.

– Там… там отцу вашему плохо, – сказала она. Дмитрий Дормидонтович, распростершись, лежал на высокой каталке в приемном покое. Грудь его судорожно вздымалась, на лице застыла странная улыбка, один глаз был закрыт, другой не мигая смотрел в потрескавшийся серый потолок. Над ним склонился врач, сжимая запястье больного, должно быть, прощупывая пульс.

– Да-с, плоховато, – сказал врач, поймав на себе дикий взгляд Павла. – Надо бы в интенсивную терапию… Ребята, – обратился он к следователям, показывая на каталку, – ну-ка взяли дружно!