Вернулся Тихомирнов через час с четвертью. Видневшееся вдали село с колокольней называлось Подгорное, летчик сразу же нашел его на карте. До Тулы было всего семьдесят километров, бензину хватало. Жители рассказывали, что утром через деревню прошел отряд немцев, человек сто - половина обмороженных.
- Сравнительно повезло, - сказал Тихомирнов. - Могли сесть и хуже. Ничего не поделаешь, вернемся в Тулу. - И добавил, не заботясь, слышит или не слышит его летчик: - Но люблю растяп. Можно бы попробовать дотянуть и до Калуги, но с этим боюсь!
И ему и Лопатину казалось, что неудачи этого дня уже позади, но не тут-то было. На просеке лежал глубокий снег. Как ни форсировал лет тик мотор, самолет буксовал и не трогался с места. Тнхомирнов ругал себя за то, что не взял из деревни мальчишек, которые просились проводить его до самолета. Промаявшись минут десять, решили выходить из положения: летчик остался в кабине, а Лопатин и Тпхомирнов вылезли и стали раскачивать самолет за крылья. Он двинулся с места, но сразу так быстро, что они не успели вскочить в него. Летчик проехал пятьдесят метров, развернул самолет и снова застрял. Так повторялось раз за разом: если летчик брал с места медленно самолет останавливался и застревал в снегу, а если брал быстро - Лопатин и Тихомирнов не успевали вскочить.
- Снимем полушубки, - сказал Тихомирнов. - Попробуем без них.
Они засунули полушубки в кабины и, подперев спинами крылья самолета, стали раскачивать его. На этот раз, когда самолет сдвинулся, они успели догнать его, вскочить на крылья и, уже на взлете, ввалиться в свои кабины. С Лопатина градом лил пот. Он отдышался только у самой Тулы; садились там уже в темноте, едва не напоровшись на телеграфные столбы.
В штабе армии им сказали, что из утренних шести самолетов их вернулся первым. Один свалился на лес, не долетев до аэродрома; летчика и офицера связи повезли в госпиталь. Второй - с корреспондентами - сел на вынужденную, и корреспонденты звонили, что добираются обратно попутными средствами. Об остальных ничего не было известно, очевидно, тоже заблудились в снегопаде и где-то сели... Пока Тихомирнов выяснял все это у адъютанта начальника штаба, в комнату быстро вошел маленький человек в громадном, обсыпанном снегом полушубке. У него было красное лицо и заиндевевшие брови; щурясь от света, он вытирал их багровой обмороженной рукой.
- Был? - вставая за своим канцелярским столом, спросил адъютант.
- Был! - радостно ответил человек в полушубке. - Прямо на окраину приземлился, на футбольное ноле. Уже больше полгорода освободили!
- Значит, поздравляю с Красным Знаменем! У командующего слово твердое, раз был - значит, все!
- Начальник штаба у себя? - не отвечая, спросил человек в полушубке.
- У себя, проходи, - ответил адъютант.
Человек в полушубке, тяжело переступая ногами в заснеженных валенках, скрылся в дверях: кабинета.
Это и был тот самый несгораемый капитан, который снова благополучно вернулся, на этот раз из самой Калуги.
- Ты иди отдыхай, а мне придется его подождать, - скатал Тихомирнов Лопатину. - Надо дать в редакцию хоть какую-то телеграмму. Вот черт, добрался все-таки!
Лопатин один вернулся в комнату Тихомирнова, лег на кровать и только теперь почувствовал, что не может ни согнуться, ни разогнуться - кажется, он надорвался, ворочая самолет. В животе была такая боль, словно все кишки, одну за другой, перерезали тупым ножом.
"Ничего себе поездка!" - сердито подумал Лопатин и вдруг пожалел, что не остался в Москве. До сих пор, вспоминая о жене, он думал о своем отъезде без сожаления - будь что будет! - а сейчас ему опять бессмысленно показалось, что еще что-то можно поправить, хотя он сам не мог бы себе ответить, что поправить, как поправить и, главное, стоит ли поправлять? Он просто-напросто малодушно хотел видеть жену. Вот и все.
Тихомирнов появился через час вдвоем с неожиданно приехавшим из Москвы Гурским. Значит, он все-таки выпросился сюда, под Калугу!
- П-прибыл в качестве резерва главного командования, - с порога сказал Гурский, протирая платком свои толстые очки. - Б-буду завтра вместо тебя брать Калугу.
- Почему вместо меня?
- А т-тебя вызывает редактор. Как всегда, срочно, немедленно, аллюр т-три креста!
- А почему?
- Не знаю. Хотел п-поставить по команде "смирно" и спросить, но потом вспомнил, что он дивизионный комиссар, а я ря-д-довой, необ-бученный, и раздумал.
- Ты сегодня поедешь? - спросил Тихомирнов Лопатина. - Если на его машине, - кивнул он на Гурского, - то она сейчас в гараже. Будет готова через два часа.
- Врет, - сказал Гурский. - Послал мою машину куда-нибудь за п-продуктами и за водкой. Я его знаю...
- В общем, будет через два часа, - не подтверждая и не опровергая, сказал Тихомирнов. - Все-таки вы, черти, аристократы, - сказал он, обращаясь одновременно и к Лопатину и к Гурскому, - когда какую-нибудь деревню Пупкино брать, для этого мы, постоянные, а как Калугу, так одного за другим гастролеров присылают.
- А ты п-пожалуйся, - сказал Гурский. - Во-первых, у тебя, п-по моим сведениям, в Туле уже есть красивая баба...
- Предположение, не подтвержденное фактами.
- А что ты отп-пираешься, ты же холостой! И вообще, ты везде как сыр в масле катаешься!
- Вот не дам тебе водки, тогда будешь знать, как со мной разговаривать, - сказал Тихомирнов.
- На т-такую крупную подлость ты не способен.
- Значит, через два часа будет машина? - прервал их Лопатин.
- К трем ночи доберешься, - сказал Тихомирнов. - А то, может, до утра останешься?
- Раз ехать, поеду сегодня, - сказал Лопатин, снова подумав о жене.
Через час, когда старушка - хозяйка дома поджарила им толстую деревенскую яичницу, а Тихомирнов, вопреки своим угрозам, поставил на стол бутылку сырца, в комнату ввалились еще двое корреспондентов, те самые, что сели на вынужденную и добирались попутными средствами. Один из них был до невозможности неразговорчивый и этим не похожий на всех остальных фотокорреспондентов, фотограф Хлебников из "Правды", а другой - специалист по передовицам - красивый крупный бровастый мужчина по фамилии Туликов. В Москве он сидел всю оборону безотлучно, на фронт из редакции своей московской газеты вырвался всего во второй раз и, в противоположность видавшему виды Хлебникову, задыхался от желания поскорей выложить события сегодняшнего дня. Он был одновременно и заносчив и простодушен, и, когда, покончив с собственными фронтовыми испытаниями, вслед за этим завел разговор о шестнадцатом октября в Москве, Гурский насмешливо прицелился в него через своп толстые очки белобилетчика.
Туликов, который после вынужденной посадки уже выпил где-то по дороге, а придя к Тихомирнову, сразу картинно хватил чайную чашку разбавленного сырца, витийствовал за столом, громя тех, кто, услышав по радио, что положение ухудшилось, тут же, шестнадцатого октября, бежал из Москвы. К его природной горячности примешивалось двойное возбуждение - от пережитого и выпитого. Всех, кто уехал из Москвы, он называл "куйбышевцами" и "ташкентцами" и говорил о шестнадцатом октября так, словно в этот день между всеми уехавшими и всеми оставшимися пролегла черта всемирно-исторического значения.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});