вошел ГПУ и три вооруженных солдата, у ГПУ револьвер в руке. Помню, что я в отчаянии, понимая, что у меня отнимуть сейчас самое дорогое в земной жизни, детей, резко спросила: «Что вам здесь надо?» —«Андрей Урусов здесь?» Я не могу писать всех подробностей. Как ни примирилась с Божьей Волей, но воспоминания раздирають душу. В одном нижнем белье поставили моего дорогого посредине комнаты и обшарили, нет ли на нем оружия. Подлинные трусы! Чего они боялись и кого? Какое могло быть оружие вообще у кого-нибудь, а тем более у высланного за веру в Бога и церковь! Начался обыск.
Перевернули все, конечно, ничего не найдя. Меня, несмотря на порывы приблизиться к сидящему на кровати теперь Андрюше, к нему не допускали даже в эти последния минуты расставания, может быть, навсегда на земле. Он сидел молча, не протестуя ни одним словом, и только глазами указывал мне на угол с образами, где, как всегда, горела лампадка. Я понимала, что он призывал меня молиться. Я так плакала, что на просьбу невестки ко мне подойти, ей разрешили. Обернувшис к бедному Пете, он сказал: «Я не знал, что у Вас еще сын есть! А это Ваша дочь?» Она ответила: «Нет, я невестка». Андрюше велено было одеться. Теплая куртка была у портного в починке, ботинки тоже. Надел легкое пальто и брезентовые туфли. Денег у нас не было, кроме 40 руб., которые ГПУ взяло, якобы для Андрюши. Его увели. Мне разрешили проститься. Мы обнялись в последний раз. Я сказала ему: «Куда бы тебя ни сослали, я поеду за тобой». Но Господь судил иначе, и больше я его не видела. Он сказал мне вечером накануне: «За меня не проси у них, я этого не хочу, я твой сын!» Вот 15 лет в сентябре, как это было, но память об этих минутах так свежа, как будто это было вчера, только чувство отчаянного горя, охватившего меня, сменилось покорным переживанием. Мои дети –мученики за Христа. Не помня себя, я тут же на рассвете побежала к Архимандриту Арсению и, подойдя, увидела автомобиль и входящих к нему ГПУ. К счастью, меня не заметили. Нужно было спасать Петю и его жену. Как настало утро, они уехали в Томск, где тоже в ссылке вольной жил брат моей невестки. Он поступил в театр артистом.
Бедная Ниночка, что переживала эта несчастливая, оставшаяся 6-ти лет сиротой детская душа? Я не в состоянии была работать, не знала, как быть с ней! Я только плакала, молилась и часами стояла с ней у ворот тюрьмы. Придя домой, на второй же день мы застали у себя отца Ниночки, приехавшего повидаться с ней после трехлетней разлуки. Еще за день я не могла бы подумать о том, что могу с ней расстаться, но тут я усмотрела в этом явное Божие указание. Ведь и меня могли арестовать и что было бы с ней? Я рассталась и с ней! Отец взял ее к себе.
Целый месяц ходила я в ГПУ, прося не освобождения, а передачи пальто, ботинок и чего-нибудь съестнаго, просила о разрешении свидания. Мне подарили ссыльные для него валенки и теплую шапку меховую. Разрешено не было. 8-го Ноября мне было объявлено: Андрей Урусов отправлен 5-го числа на Дальний Восток без права переписки на 10 лет. Я молилась только о том, чтоб не впасть в отчаяние от горя, и Господь помог мне перенести и дальнейшия скорби, и вот живу уже 10 леть после этого.
Я решила его догонять. Соседи продали для меня все, что у меня было, помогли мне и другие ссыльные деньгами, и я уехала по дороге в Сибирь, т. к. мне сказали, что он отправлен в бухту Нагая, в Колымский край. Бухта Нагая—это на самом северном берегу Охотского моря. Я думала, что пассажирским поездом догоню этап. Рядом в купе вагона сидел разукрашенный орденами, как видно, исполнивший миссию арестов и приговоров, большой, уже пожилой чин ГПУ. На вторую ночь, застав меня в коридоре вагона, спросил: «Гражданка, чего Вы все так плачете?» Спросил строго и, конечно, несочувственно. Я сказала об Андрюше. «За что его арестовали?» Я ответила: «Без всякой вины». —«Этого быть не может!» —«Неть, это так: он взят за веру в Бога и религию!» —«Ну, стало быть и виновен!» —«По-Вашему, да, а по-моему, нет. —Как фамилия? Я сказала. ”Ну больше 5- ти не просидит». Наверное, он сам и присуждал моего Андрюшу и других обвинений не нашел на него. Он мне разрешил пройти в Новосибирскес носилыциком по путям, сообщив, что эшелон из Алма-Аты стоит еще здесь. Мороз былъсвыше 50-ти гр. Мы прошли под вагонами неменьше 20-ти товарных поездов с наглухо закрытыми вагонами, охраняемыми военными патрулями. Это все транспорты с ссыльными из разных городов России. В тот же день, как арестован был Андрюша, было арестовано везде в окрестностях Алма-Аты по Казахстану все духовенство катакомбных Иосифлянских церквей, отбывавших вольную ссылку за непризнание советской церкви. Все были сосланы на 10 лет безъправа переписки и, как я узнала после, в числе их был и митрополит Иосиф. На последнем пути был поезд из Алма-Аты. Посреди поезда—классный вагон. Я постучала. Вышел маленький еврей в военной форме ГПУ и с ним еще двое. Онъудивился, увидев в 12 ч. Ночи даму у поезда с носилыциком, когда никто не имел права ходить по путям, да еще пролезатьпод вагонами с арестованными. На вопрос, что мне надо, я сказала, что ищу сына, чтоб передать ему теплую одежду, провизии и денег. Один из стоящих, узнав фамилию, сказал: «Кажется у нас есть такой!» Еврей сказал мне: «Идите на станцию, а рано утром приходите, мы за это время проверим списки, и если Ваш сын тут, то я дамъВам свидание и Вы передадите лично, что хотите». Ночь показалась мне за несколько лет. В 7 утра я была у поезда, опять с носилыциком. Я купила съестного, все что было можно на вокзале. Мнеобъявили: «В списках такого нет!» А между тем этот эшелон отправлен был 5-го из Алма-Аты. Шел он несколько дней, и мне представилось, что он замерз. Я взяла билет и поехала в Томск к Пете, дав ему телеграмму. В этот страшный мороз он и жена его, в холодных ботинках, кое-как одетые, т. к. все было отобрано еще в Москве, а одеться в ссылке не на что было, встретили меня на вокзале. Три дня я жила, окруженная теплой любовью и