Читать интересную книгу Светочи Чехии - Вера Крыжановская

Глава 11

Минул год, тревожный и мучительный. Назревали великие события в жизни средневекового общества; жгучие религиозные и политические вопросы требовали неотложного разрешения.

Обсуждавшийся в течение истекшего года проект общего собора, который положил бы конец беспорядкам в церкви, был приведен в исполнение. Император Сигизмунд взял дело в свои руки и энергично привел его к благополучному разрешению. При знаменитом свидании с Иоанном ХХIII, в Лоди, местом будущего собора был избран имперский город Костниц, и папа, скрепя сердце, должен был дать на это свое согласие. Небесная Немезида налагала узду на преступного Балтазара Коссу и принуждала его явиться на этот собор, — крайне опасный для него самого, — но иного выхода не было. С одной стороны, ему угрожал король неаполитанский, питавший к нему ненависть и теперь победоносный владыка Рима; с другой, его единственный покровитель, коварный Сигизмунд, призывал его в Костниц, чтобы покончить с расколом в церкви, а это могло только повредить папе, пролив свет и на его собственную жизнь. Тщетно пытался Иоанн XXIII увернуться от этой петли, но все его усилие разбивались о непреклонную волю Сигизмунда. И 30 октября 1413 г. обнародован был эдикт, которым император, по соглашению с папой, созывал всех христианских государей, всех князей церкви и всех тех, чьи имена и знание прославились в христианском мире, к l-му ноября 1414 года в Костниц, чтобы обсудить церковные преобразование и уничтожить ересь.

Последний пункт прямо относился к Чехии. Там жил смелый проповедник, вдохновенное слово и незапятнанная жизнь которого служили живым укором преступному, развращенному духовенству. Человек этот был Ян Гус, в лице своем воплощавший, в некотором роде, протест христианства. На нем-то и сосредоточивалась вся злоба, он и должен был заплатить за всех новаторов, осмелившихся требовать от служителей алтаря целомудрие и нестяжательности. И, заранее осужденный врагами, Гус был вызван на собор, чтобы оправдаться против обвинений в ереси. Со свойственной ему кротостью и твердостью характера он немедленно отозвался на призыв, нимало не обманывая себя относительно опасности, которой подвергался за исповедуемую им евангельскую истину.

В чудный сентябрьский вечер несколько человек собралось в небольшой, скромно обставленной комнатке одного из домов Старого города. Окна выходили в сад и длинный, темный коридор отделял комнату от остальной части дома, охраняя того, кто в ней жил, от всякого нескромного соседства. Жилец был Ян Гус, прибывший в Прагу, чтобы снарядиться в далекий путь и проститься с друзьями перед отъездом в Костниц.

Пражское духовенство делало вид, что не знает о его прибытии и на этот раз не притесняло его. И вот, мы видим его в скромном убежище, окруженным приятелями, обсуждающими с ним предстоящее путешествие. Были здесь Ян из Иесениц, Прокоп из Пльзени, Петр из Младеновиц, Якубек из Стрибра, преемник Гуса по Вифлемской часовне, магистр Гавлик и Иероним Пражский, только что вернувшийся из своего путешествия в Литву.

— Не мучьте себя, друзья, излишними опасениями. Император дает охранную грамоту, обеспечивающую мне полную свободу защищать и доказывать мою правоту, — говорил в эту минуту Гус.

— Я не сомневаюсь в добром желании Сигизмунда оказать тебе покровительство, но ведь там, в Костнице, ты столкнешься с Палечем и другими врагами, ненавидящими тебя, — возразил ему Ян из Иесениц.

— Да я и не убаюкиваю себя вовсе мечтами и знаю, что меня ждут тяжкие испытания; но я верую в покровительство Христово и, какова бы ни была судьба, мне уготовленная, я благословляю волю Господню! Я твердо верю в успех нашего дела и убежден, что если и погибну, то вместо одного слабого и немощного гуся истина пошлет в Прагу иных орлов и соколов, быстротой очей превосходящих прочих пернатых, и они, по милости Божьей, взлетят высоко, уловляя других птиц Иисусу Христу, который укрепит и утвердит всех своих верных…

В это время стукнули в дверь, и вошел Вок Вальдштейн. Он был, видимо, чем-то очень доволен и радостно здоровался с приятелями.

— Я с доброй вестью, мистр Ян, — весело сказал он. — Король назначил сопровождать вас в Костниц трех панов, имена которых обеспечивают уже вам полную безопасность. Это Ян из Хлума, Вацлав из Дуба и Генрих Хлум из Лаценбока.

— Велика милость ко мне короля, и я, право, не знаю, как мне благодарить его величество, — сказал растроганный Гус. — Мне и в голову не приходило мечтать о таких могущественных, а главное, расположенных ко мне покровителях.

— Зная тебя, разве кто может тебя не любить? В виду же того, что ты будешь теперь под хорошей защитой, надеюсь, коршуны собора снимут всякие оговоры Палеча и других чешских изменников. Кроме того, благодаря Змирзлику, епископ Назаретский выдал удостоверение, что ты неповинен ни в какой ереси, и даже архиепископ Конрад должен был, по настоянию баронов, объявить, что считает тебя добрым католиком. Все это, в связи с охранной грамотой императора, делает тебя почти неуязвимым.

Приятели наперерыв старались успокоить Гуса, и беседа приняла более веселый характер. Вдруг Вок, обращаясь к Иерониму, спросил его, доволен ли он своей поездкой в Литву.

— Я не мог еще расспросить тебя, потому что все это время не был в Праге.

— О! Путешествие замечательно интересно, и я как-нибудь расскажу тебе много любопытного, но только не сегодня, потому что, большинство наших друзей, уже слышало это.

— Вовсе нет! Я первый ничего не слыхал, — возразил Прокоп.

— И я тоже, — добавил Якубек.

— Полезные и приятные вещи с удовольствием выслушаем и дважды, — смеясь, заметил Ян из Иесениц.

— Ну, вот, видишь, аудитория готова, а такой великий оратор, как ты, разумеется, сумеет придать новую прелесть даже и старому рассказу, — не без лукавства сказал Вок.

— Постараюсь оправдать твое доброе мнение и, вместо предисловия, скажу, что мысль о поездке была мне внушена отчасти желанием нашего друга, Яна, узнать обстоятельные подробности о греко-восточной церкви, к которой, как вы знаете, принадлежали славянские первоучители Кирилл и Мефодий…

— Да, вот как учил меня в детстве Брода:Креста он просил у князя МоравскагоИ у Мефодия, архиепископа Велеградскаго.А тот Мефодий руссом былИ обедню свою по-славянски служил,[67] —

вставил Вок, цитируя слова Далимиловой хроники.

— С другой стороны, — продолжал Иероним, — меня самого влекло в литовско-русское княжество, как братскую нам землю, и уехал я, вы помните, с нашим другом Светомиром. О кратком пребывании в Кракове говорить не буду, так как оно ничего особенного не представляет.

— Ого! Каков скромник, — перебил его снова Вок, — Да будет вам известно, друзья, что я получил от Светомира письмо, в котором он описывает, что этот тихоня представлялся ко двору короля Владислава, разодетый, как сказочный принц, в чудном пурпурном наряде и епанче, отороченной серым мехом. Наружностью же и речами он произвел целый переворот: все женщины потеряли сердца, а попы — спокойствие!

— Ну! Больше дыму, чем огня, — усмехнулся Иероним. — Светомир чересчур ревниво считал мои победы, что же касается духовенства, то это верно, оно было вне себя, но этим успехом я избалован с давних пор. Итак, возвращаюсь к рассказу. Мне удалось в свите Витовта, возвращавшегося в Литву, добраться до Вильны при совершенно исключительных удобствах. На встречу великого князя вышла громадная толпа народа и все духовенство; тут я в первый раз увидел процессию „схизматиков”. Я называю их так в отличие от католиков; из дальнейшего рассказа вы увидите, что я считаю их такими же добрыми христианами, как и мы.

Первое впечатление было самое благоприятное. Процессия архиепископа с его канониками и монахами-францисканцами, миноритами и др. была, может быть, пышнее; но руссы, в своем длинном, восточном облачении, привели меня в такой восторг величием и торжественностью своего шествия, что я невольно преклонил колени и присоединился к ним. Затем это первое впечатление усилилось, когда я увидал, по другую сторону реки, самый город, окутанный садами, и над этим морем зелени вырисовывались разноцветные купола, увенчанные горевшими на солнце золотыми крестами. Точно уголок востока открылся предо мной в этой холодной, северной стране. Все, что я наблюдал далее, еще более поражало и восхищало меня. Вильна — совершенно русский город, как по составу населения, так и по торговле. Да и в остальной части княжества, три четверти всей земли населяет русский народ, имевший уже свою блестящую историю киевского времени, и лишь четверть занимают собственно литовцы, с их вымирающим язычеством. Русский язык — язык государственный, язык общества. „Литва квитнет (цветет) русщизною”, — говорили мне. Почти все, княжеские и боярские роды Литвы и Руси — православные; например: Острожские, Глинские, Слуцкие, Сапеги, Ходкевичи и др. И после того, как я побывал в Витебске, Полоцке и Плескове (Пскове), я вполне оценил, какое плодотворное влияние на народ имеет истинно национальная церковь, которая выросла на родной почве, слилась с населением и живет его интересами.