— Не глубоко ли вы копаете? Мне кажется все проще.
— Может и так. Но я думаю, что в суп очень важно добавить соли и перца ровно столько, сколько требуется. Если положить мало — он станет невкусным, а если много — есть его станет попросту невозможно. В обоих случаях это грозит Союзу катастрофой. И нам вместе с ним…
Поговорили.
К концу разговора вокруг них уже образовался кружок слушателей. И позиция Фрунзе нашла в целом очень живой отклик. У многих членов ЦК рыльце было в пушку. Иной раз даже доходящим до натуральной шерсти с густым подшерстком. Поэтому снижение ставок, задранных до небес революционными обстоятельствами, они примеряли на себя и очень к ним располагались.
А вот Сталин дергался и явно злился.
Тщательное расследование вело его к катастрофе, так как оно бы безусловно доказало причастность Иосифа к заговору. Тем более, что Фрунзе явно дал понять — он об этом прекрасно знает. И, возможно, давно знал. Если же появятся вески доказательства, то это станет не только крестом на карьере Сталина, но и, возможно, на его жизни.
Впрочем, Михаил Васильевич очень вежливо парировал его возгласы о справедливости. И старался всяческими намеками показать — что ему не стоит опасаться расследования.
Причем говорил это совершенно искренне. Ведь рентген-излучение потихоньку «проливалось», облучая генерального секретаря потихоньку на его рабочем месте. Да — очень слабенькое. Но в пересчете на сто-двести часов воздействия — вполне действенное. По задумке наркома из-за его продолжительного влияния у Иосифа Виссарионовича должны были критически снизиться лейкоциты в крови. Ну и, как следствие, он бы погиб от вполне себе обычной болячки. Той же простуды, без сопротивления организма вышедшей на осложнение какое-нибудь, например, воспаление легких. Или еще чего.
Чисто.
Спокойно.
Аккуратно.
И ни у кого даже подозрения не должно было бы возникнуть из-за смерти «верного ленинца» и «большого друга физкультурников».
Что будет дальше?
Большой вопрос.
Потому что кроме ухода Сталина шли очень большие трансформации и в партии. Так, несмотря на смерть Зиновьева, его дело продолжало жить и всячески поддерживаться. Например, был составлен список типовых вопросов для «среза знаний». И с его помощью велись планомерные «замеры», отбраковывающие членов ВКП(б) с недостаточным образованием и кругозором. Вопросы ведь касались не только идеологии, но и естествознания в целом. Кое-кого из них переводили в статус кандидатов, но большинство отбракованных просто вычеркивая как профессионально не пригодных.
Из-за этого «фильтра» к сентябрю 1927 года очень много членов партии, «набранных по объявлению», отсеяли. Настолько много, что это стало даже пугать Сталина. Но он в моменте ничего не мог поделать. Для того, чтобы переломить тренд требовалось время. Да и удары политически на него следовали один за другим, вынуждая уходить в глухую защиту и лишь изредка огрызаться.
Но это был первым магистральным фильтром. Простым и таким, что лежал на виду, убирая из партии «селюков» и «пролетариев» в худшем смысле этого слова. Второй фильтр действовал через ОГПУ, которое чем дальше, тем больше прорабатывало «дело сатанистов», «дело Коминтерна», «ягодное дело» и «дело Свердлова». А через них потихоньку подчищая низовой слой старых партийцев, выбивая из них наиболее невменяемых.
Понятное дело, что не через расстрелы, как в 1930-е. Нет. Большинство из таких людей просто исключалась из партии «с волчьим билетом». То есть с запретом не только восстановления в партии, но и без права занимать какие-либо руководящие должности в СССР в принципе. Попадая, до кучи, под наблюдение «органов». Как без этого?
Совокупно эти два фильтра привели к тому, что к сентябрю 1927 года численность ВКП(б) упала до 172 тысяч человек. То есть, потеряв три четверти своего состава. И процесс чистки продолжался.
При этом оставшиеся люди оказались представлены наиболее образованными и наиболее грамотными персонажами. Во всяком случае — на низовом уровне. Где, среди прочего, кардинально усилились позиции грамотных крестьян и квалифицированных рабочих, которым никакие радикальные идеи были явно не по душе. Они жили простым, сермяжным умом, не склонным «бороздить большой и малый театры». А потом они совершенно точно бы не поддержали ни курс на коллективизацию, ни сворачивание НЭПа, ни прочие «чудеса».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Процесс миграции от радикального уклона левых идей к умеренному и здравому социал-демократизму шел вполне бодро. Простой «кадровой чехардой», «вычищающей» из партии идеалистов, радикалов и представителей беднейших слоев общества. Что само по себе довольно сильно корректировало ориентиры этой толпы.
Оставалось лишь провести «рихтовку» верхушки. И как-то это все оформить публичными актами, разворачивая модель развития в сторону чего-то похожего на «Скандинавский социализм» или «северную социал-демократию». Но не все сразу. Большего слона нужно кушать маленькими кусочками. Слишком уж много всего требовалось сделать в этом плане…
[1] — Василий Иванович у меня патроны кончились! — крикнула Анка.
— Ну ты же коммунист!
И пулемет застрочил вновь…
[2] Кроме материалов статистики это очень наглядно продемонстрировала реформа совнаркомов 1950–1960 годов, когда на местах при ослаблении доминанты Госплана стали строить жилье, магазины и предприятия для производства товаров народного потребления. В чем острейший дефицит. Ведь экономика — это не 100500 танков и прорва объектов тяжелой промышленности. Экономика — это ведение хозяйства в целом, комплексно. То есть, в том числе, институт обеспечения народа всем потребным для жизни. Госплан же СССР всю свою историю грешил острейшим перегибом в сторону тяжелой и военной промышленности.
[3] К 1940 году печально известные «шарашки» уже вполне существовали, аккумулировав достаточно прилично технической интеллигенции. Их начал создавать еще Ягода в 1930–1931 годах.
Часть 3. Глава 3
1927 год, сентябрь, 12. Москва
— Ну что, не справились? — с усмешкой спросил Михаил Васильевич у английского посла, когда они вновь уселись за стол переговоров. Для второго раунда консультаций.
— С чем? Я вас не понимаю.
— Не прикидывайтесь. Следствием было установлена связь покушения с английским посольством. Вы просто не успели подчистить все хвосты. И не только с покушением, но и с самим заговором. И я могу так сказать — вы смелый человек, потому что вы лишь чудом избежали ареста и только по моей просьбе.
Посол побледнел, но, стараясь сохранить «товарный вид лица», процедил:
— Вы не посмеете. Я пользуюсь дипломатической неприкосновенностью!
— Да вы, я погляжу, шутник. Как там у вас на Родине говорят? Если джентльмен не может выиграть по правилам, джентльмен меняет правила. Так что ли? Или вы думаете, что если вам можно нарушать все писанные и не писанные правила, то остальным это делать нельзя? Не заставляйте меня думать о том, что вы кретин с интеллектом улитки. Вы оставлены на свободе и сейчас не даете бурные признательные показания только по одной причине — в вас есть кое-какая заинтересованность.
Послом промолчал, поджав губы.
— Вы бы так его и арестовали? — смерив очень характерным взглядом англичанина, спросил французский посол. Он ведь не верил в то, что получится все сделать чисто.
— А что меня должно остановить? Доказательства его причастности к заговору есть. Просчитать его действия было делом плевым. Ваши, кстати, тоже. В тот же день, как начались переговоры с германцем за вашими посольствами было выставлено наружное наблюдение. И его глупые, топорные действия удалось задокументировать очень качественно. Включая арест части исполнителей и посредников. А вот французы нас удивили. Мы полагали, что вы также побежите смешно что-то предпринимать.
— Вы блефуете, — нервно сглотнув произнес английский посол.