С каждым его словом все ниже склонялись головы пашей. В зале стояла гробовая тишина.
— Чего молчите? И почему я вижу вас всех живыми? Почему ни один не сложил голову в бою? А? Видимо, потому, что вы не воины, а ничтожества, трусы, свинопасы! Вы не достойны носить высокое звание паши, которого удостоил вас богом данный султан!
Голос сераскера дрожал от гнева. Никто не посмел возразить ему. Только зять султана, прямой и горячий Ибрагим-паша, смотрел великому визирю прямо в глаза, не скрывая ненависти и презрения.
Кара-Мустафа заметил это и обратил свой гнев на него.
— Что скажем султану, паша? Кто виноват в поражении?
Ибрагим-паша шагнул вперёд, сверкнул глазами.
— Все мы виноваты! Но наибольшая вина — твоя, Мустафа-паша!
— Почему?
— Ты — сердар. Ты и в ответе за все войско. А мы — лишь за свои отряды.
— Я буду отвечать перед падишахом, а вы — передо мной!
— Мы и отвечаем!
— Это не ответ! Сейчас каждый из вас зайдёт ко мне и один на один доложит, что он делал под Веной и Парканом… Вот ты, Ибрагим-паша, первым и заходи!
Кара-Мустафа пропустил перед собой в комнату Ибрагима-пашу. Тот хотел направиться к столу, но Кара-Мустафа указал на вторую дверь.
— Нет, паша, сюда, пожалуйста!
Ничего не подозревая, Ибрагим-паша переступил порог и оказался в просторной полутёмной комнате — густые ветви деревьев затеняли окна. В тот же миг два капуджи схватили его, как тисками, за руки, а третий молниеносно накинул на шею петлю. Паша и вскрикнуть не успел, как петля сдавила ему горло, в глазах потемнело…
Высоченный капуджи перекинул верёвку через плечо, выпрямился — и паша повис у него на спине. С минуту он ещё дёргался, но скоро затих.
Капуджи-«виселица» для верности ещё немного подержал свою жертву на себе, а потом, убедившись, что тот уже отошёл в «райские сады аллаха», отволок труп на галерею и там швырнул в угол.
— Первый готов! — сказал он, вернувшись в комнату.
Кара-Мустафа мрачно взглянул на Мурада.
— Зови Каплан-пашу!..
До самого вечера продолжалась расправа. Устал великий визирь. Устали палачи. Капуджи-«виселица» еле волочил ноги: шутка ли — повесить на собственных плечах пятьдесят одного пашу!
Весть о жуткой казни быстро разнеслась по городу. Ледяным холодом наполнялись сердца тех высших военачальников, которые в этот день остались живы. Каждый ждал своей участи…
Крымский хан и граф Текели наказания избежали, укрывшись в своих отрядах.
2
В ту же ночь Кара-Мустафа выехал из Буды в Белград. Здесь, в своём роскошном дворце, не отдыхая, сел писать объяснение султану. Всю вину за поражение свалил на Мюрад-Гирея, Текели и на пашей. Красочно описал, как они изменили или проявили трусость и слабоволие. Затем сообщил, что казнил виновных через повешение, а Мюрад-Гирея, который, взяв от Собеского большой бакшиш[88], первым бросился бежать с поля боя, он властью, данной ему падишахом, лишил трона. В завершение заверил султана в преданности и пообещал, собрав силы, остановить армии союзников, а потом разбить их…
Закончив, собственноручно переписал начисто, свернул письмо трубкой, обвязал зеленой лентой, приложил печать и только тогда позвонил в колокольчик.
Явился Мурад-ага.
— Пришли ко мне Сафар-бея и Асен-агу, а также приведи невольницу Златку. И сам готовься к отъезду в Стамбул.
Когда Ненко и Арсен в сопровождении Мурад-аги вошли в покои великого визиря, уже светало, но в подсвечниках все ещё горели свечи. За широким, с резьбой столом сидел осунувшийся, с более тёмным, чем обычно, лицом Кара-Мустафа и грустными глазами, в которых, казалось, блестели слезы, смотрел на стоящую перед ним нарядно одетую девушку.
Это была Златка.
Увидев Арсена и Ненко, она вскрикнула и побледнела, но быстро овладела собой и опустила на лицо тонкую шёлковую вуаль.
Молодые чауши тоже были поражены неожиданной встречей. Они даже забыли, как велел этикет, низко поклониться великому визирю.
Однако Кара-Мустафа сидел молча в кресле и, как завороженный, не сводил взгляда со Златки. Кроме неё, никого не замечал.
Наконец тяжело вздохнул и едва уловимым жестом руки отпустил девушку.
— Иди! — сорвалось с губ единственное слово.
Златка пошла к выходу, и тут же из тёмного угла к ней шагнули Фатима и Джалиль. Ни Арсен, ни Ненко сначала не заметили их.
Проходя мимо Арсена, Златка подняла голову, чуть приоткрыла шаль… Кровь так и бросилась в голову Арсену. Во взгляде девушки были и любовь, и боль, и мольба… Она будто спрашивала с укоризной: милый, когда же ты освободишь меня?
Как он сдержался, не натворил беды — и сам не знал. Мелькнула было молнией мысль — выстрелить из пистолета в Кара-Мустафу, ударить ятаганом Мурада, а потом, схватив Златку, бежать…
Но далеко ли убежал бы?
Златка скрылась за дверью. Исчезла, как сон.
Чауши переглянулись и запоздало поклонились великому визирю, застывшему чёрной статуей.
Прошло несколько тяжких минут, прежде чем Кара-Мустафа обратил на них внимание. Он ещё раз вздохнул, затем вышел из-за стола, держа в руках свиток бумаги.
— Поедете в Стамбул! — сказал устало. — Отвезёте падишаху моё письмо… Коней не жалейте. Покупайте свежих — деньги на это у вас будут… Я хочу, чтобы это письмо попало в мобейн раньше, чем туда дойдут слухи о поражении под Веной. Султан должен знать правду! Но лучше эту горькую правду скажу я, чем недруги мои… Вы меня поняли?
— Да, наш повелитель.
— Второе… С одним письмом являться пред светлые очи падишаха не годится. Султаны тоже любят подарки. С вами поедет Мурад-ага во главе отряда моих телохранителей. Кроме того, что он будет охранять вас в дороге, он повезёт от меня в подарок султану девушку-невольницу. Вы её только что видели. Султан давно прослышал о её красе — пусть теперь утешается! Берегите эту невольницу как зеницу ока. Вслед за вами я вышлю падишаху обоз австрийских девушек-пленниц. Они прибудут в Стамбул позднее, однако скажите о них султану, чтобы знал…
Услыхав, что Кара-Мустафа решил подарить Златку султану, Арсен чуть было не лишился чувств. Из одной неволи девушка попадёт в другую — более страшную! Как говорится, из огня да в полымя… Если не посчастливится вызволить в дороге, попробуй-ка вырви её тогда из султанского гарема!
Ненко понял состояние Арсена, незаметно коснулся локтем его руки: мол, держись, друг! И тут же поспешил поклониться великому визирю, заверив его:
— Все сделаем, как приказывает наш преславный властелин!
Но Кара-Мустафа не отпускал их. Углубившись в свои мысли, прошёлся по мягкому пёстрому ковру, постоял перед окном, побарабанил сухими тёмными пальцами по окрашенному подоконнику и только потом, словно решившись на что-то важное, повернулся и добавил: