– Почему вы не сказали, что у Дюпона? Вы же знаете, что у Бормана ее купил Дюпон.
– Нет, они в цене не сошлись, а Рокфеллер перехватил и янтарную комнату и самые лучшие картины.
– Молодец Рокфеллер, сказал я, хоть в этом надул Дюпона. Третий вопрос: за что вы расстреляли 20 человек военнопленных советских солдат после разборки, упаковки и отгрузки янтарной комнаты? Это в знак благодарности или еще что, я теря¬ юсь в догадках, вы же не фашист, а еврей.
– Я выполнял команду Бормана.
– Борман фашист, а вы еврей, фашисты же уничтожали евреев, как же вы им служили? У вас что, совсем нет ни совести, ни человеческих принципов?
– Борман тоже еврей. На войне, как на войне, – договорил Фрэнк Бойс.
– Четвертый вопрос: вам никогда не было жалко живых людей, в том числе евреев, с которых вы стаскивали золотые коронки, зачастую вместе с зубами?
– Я выполнял приказ.
– Пятый вопрос:
– Я больше говорить не буду, – заревел Бойс. Упал на пол и начал колотиться, имитируя эпилепсию.
– Встаньте, Фрэнк, будьте до конца солдатом.
– Я не солдат, а полковник, – едва поднялся на ноги Бойс. – Ответьте мне на один вопрос, на один, – попросил сквозь рыдания Бойс, – кто вы по званию, по манере допроса я определил, что вы – Белый.
Я ему ответил:
– Генерал-полковник советской контрразведки, дважды Герой Советского Союза, вы ответом удовлетворены?
– Да.
– Вы мне ответите на последний вопрос или в другом кабинете будете отвечать, откуда без ответа не уходят?
– Да, отвечу.
– Кто с китайской стороны присутствовал с вами на переговорах, кроме Линь Бяо? Он был один? Он дал вам слово, что спровоцирует войну между СССР и КНР?
– Да, дал!
– Спасибо, – сказал я. – Вы свободны.
– Совсем?! – воскликнул Бойс.
– Нет, – сказал я, – до суда. Уведите.
Следующим пришел, лучше бы его не видеть, один из ярых власовцев, капитан Смирнов Владимир Александрович, который последние годы сопровождал и охранял фашистов – мародеров типа Бормана. И в этот раз приехал с ним сюда, но не успел удрать, как это произошло однажды в Гватемале с тем же Борманом.
– О! Какая приятная встреча! Вы ли это, Владимир Александрович? Сколько лет, сколько зим?
– Вы обознались, – пробормотал Смирнов.
– Да? Вам кажется, я способен обознаться? Владимир Александрович, вам сделать, как бывшему соотечественнику, что-то приятное? Не стесняйтесь, говорите. Я сейчас вызову к вам на свидание вашего сына Александра Владимировича Рябухина – он взял фамилию жены.
Он окончил политехнический институт, работает конструктором, отличный парень. Позвать его? Леночка, дочка ваша, заканчивает педагогический. Как видите, советская власть, которую вы предали и продали, щедра и детям за родителей-выродков не мстит.
– Не надо, не на…- Смирнов свалился со стула, и спасти его врачи не смогли – инфаркт.
Следующим завели совершенно незнакомого человека, эстонца по национальности, по-русски он говорил плохо, с сильным акцентом, но откровенно.
– Назовите вашу настоящую фамилию и имя.
– Янк Адамкус, – произнес он.
– Что вы здесь делаете, с кем приехали?
– Я приехал сюда давно из ЮАР, хотел устроиться на работу, болтался три месяца, и вот, только… взяли.
– А почему вы не поехали на родину? – спросил я Адамкуса. ! – А что я там буду делать, детей позорить? Ведь там узнают, что я был полицаем, по головке не погладят. Лучше я добровольно буду отрабатывать, большого вреда я не сделал, хотел повеситься, да не смог.
– А почему вы из ЮАР уехали?
– Не уехал, а сбежал! Сколько можно батрачить на тех же фашистов? – вопросом ответил Адамкус.
– Хорошо, что вы хоть сейчас это поняли, ибо некоторые до сих пор не понимают.
Спасибо за откровенность, мы вас передадим правоохранительным органам.
– Как хотите и куда хотите, я все равно теперь никуда не поеду, что хотите то и делайте, – проговорил Адамкус.
– Уведите – сказал я.
Адамкус сказал спасибо, что не стали душу выворачивать, как там у них.
Я спросил Разуваева, есть ли кто-нибудь из врачей, которые были с Борманом и Бойсом?
– Есть один…странный… чокнутый, по-моему, – объяснил Сергей Вениаминович.
– Пригласите его, кто он?
– Немец.
– Присаживайтесь. О, какая встреча! Франц Гольц, какими путями вы здесь оказались? Что молчите, не язык ли проглотили? Ужель забыли русский язык, на котором допрашивали военнопленных в Харькове и Днепропетровске? Так что, будете молчать или говорить? Переведите его в другой кабинет, пусть посмотрит на оборудование, возможно, оно ему понравится. Вставайте, вы слышите или нет? Помогите ему, однако, не так, как он помогал раскаленным железом.
– Это вранье! – закричал Гольц.
– Хорошо, запросите из Москвы все художества на Франца Гольца – Ганса Брехта, это все равно. Ведите его в другой кабинет, и пусть дает показания.
Сидя здесь, я начал просматривать предварительный допрос всех 17 человек. Посмотрел и сказал:
– Приведите мне полицая Ярослава Бандорука.
Я также стоял у окна и смотрел в окно, когда ввели Бандорука.
– Садитесь, – предложили ему.
– Постою, еще насыдымось, – проговорил он.
Я повернулся к нему и настойчиво сказал:
– Садитесь, Ярослав Казимирович. – Сказал я, разумеется, на украинском языке.
Он моментально сел.
– Як будэмо балакать вправду, чи як? – задал я ему вопрос так же на украинском. – Зараз я нэ знаю де правда, а дэ крывда. Что ж попробуем в данном случае отыскать и одно и другое. Вопрос первый: сколько односельчан сгорело в селе Антоновке в сарае, в который вы их загнали и подожгли со всех четырех сторон?
– Я их нэ загоняв, воны самы туды полизлы.
– От ваших дубинок и кнутов, не так ли? – проговорил я.
– Кабож я був одын, нас цилий взвод був, так шо на мэнэ одного не воляйте усих.
– Кто командовал – вы или Степан Бандера?
– Знамо дило, я.
– Так сколько сгорело односельчан, отвечайте.
– Тож булы партизаны та их помищныки.
– Сколько их всего было?
– Забув мабуть я, с кильки гадив уйшло.
– Вы в этот раз сожгли 378, человек, в том числе 142 детей от одного года до 11 лет. Я правду говорю или нет?
– Правду.
– За что вы сожгли людей в коровнике колхоза, людей Днепродзержинского района, и сколько их было, сожженных людей?
– Хто ж их щитав, хто там був, ти и погорилы.
Дальше с этим убийцей я разговаривать был не в состоянии. Сказал Разуваеву:
– Этих людей надо не расстреливать, не сжигать и не вешать, они должны умереть в вечных муках в той комнате. Как там Гольц? Хотел убежать, ну и… Пра¬ вильно сделали, хотя это очень легкая смерть для изверга рода человеческого.
Ввели еще одного, глазки бегают, как у бешеной собаки, как-то заискивает…
– Садитесь, садитесь, мягче сидеть будет! – сказал я. – Фамилия, имя, отчество.
– Чепуроной я. Макар Прокопыч, Макаром меня звали.
– За что и скольких людей вы повесили около Николаева в Каховке?
– Не помню…
– Вы повесили 217 мужчин, 314 женщин и утопили 124 ребенка от одного до 10 лет. Правильно говорю?
– Наверно, правильно.
– За какую оплату вы выдавали фашистам советско-партийный персонал Николаева и Каховки?
– Да разве вспомнишь, столько времени прошло?
– Еще раз повторяю, сколько вам заплатили за вашу предательскую работу?
– Не помню.
– Уведите в следующий кабинет, пусть прояснится память. Такое животное не должно засорять советскую землю! Когда увели Чепурного, я сказал Разуваеву:
– Хватит с меня и этой работы, что мы с вами проделали, Сергей Вениаминович. Оставим остальное вашим ребятам. Они доделают, а нам с вами пора в Белокаменную к Жукову. 24 февраля 1963 года мы с Разуваевым вылетели в Москву, в этот же день вечером мы были в Москве, не стали никого беспокоить, переночевали в гостинице на ВДНХ.
Утром созвонились с Г.К. Жуковым и решили встретиться у Н.С. Хрущева в 10.00.
Никита Сергеевич был в хорошем настроении, со всеми поздоровался по-братски, как он в таком случае говорил. Я рассказал, сколько наудил рыбы Разуваев, но Борман опять ушел, зато его шестерки остались и попали в сети к Сергею Вениаминовичу, даже Франц Гольц и Фрэнк Бойс, который меня учил жизни на элект¬ ростуле в Севилье. Другая рыбешка помельче, если Бондарука и Чепурного можно причислить к мелкой рыбешке. В общем, до конца мы не стали это дело доводить, ребята доделают, а мы поспешили сюда. Почему вместе с Разуваевым, это вот почему: у нас в ЮАР образовалась пустота, Логунков Иван Савельевич в мир иной отошел – обширный инфаркт. Ребята, которые работали с Логунковым, в принципе, не плохие, но в стране апартеида работать пока самостоятельно сыроваты. Там опытный Логунков, и тот иногда просился куда-нибудь. А когда я появлялся там по вопросу Бормана, то Иван Савельевич был готов и сам оттуда сбежать.