Эти последние процессы редко выносятся в заголовки передовиц. Лишь изредка о них узнают люди. Потому стереотип жестокого обвинителя не исчезает. Куда важнее, впрочем, понимать, что действиями прокурора тоже руководят беспристрастность и стремление к торжеству правосудия.
Точно так же как я никогда не испытывал ни малейшего сожаления, опровергая один стереотип, я всегда восставал против другого. Роль обвинителя по традиции двояка: он оперирует правовыми аспектами дела и одновременно представляет в суде улики и свидетельские показания, собранные силами правопорядка. Я же никогда не ограничивал себя этими рамками. В прошлых делах я всегда присоединялся к следствию: я вставал из-за стола и лично опрашивал свидетелей, прослеживал отдельные нити следствия и находил новые, часто при этом обнаруживая улики, упущенные ранее. В некоторых случаях это приводило к освобождению подозреваемого. В других — к вынесению приговора, добиться которого казалось невозможным.
Для юриста прилагать меньше усилий, чем он способен, — предательство по отношению к клиенту, и я в это свято верю. Хотя в уголовном праве это, скорее, применимо к адвокату, представляющему интересы подсудимого, обвинитель тоже юрист, и у него тоже есть клиент: Народ. И этот Народ точно так же присутствует в зале суда, он так же ждет справедливого и беспристрастного решения, он так же заслуживает правосудия.
Тем вечером, 18 ноября 1969 года, дело Тейт — Лабианка совершенно не занимало мои мысли. Я только что закончил длинный и сложный процесс и как раз возвращался в свой кабинет во Дворце юстиции, когда Аарон Стовитц, возглавлявший судебный отдел в Офисе окружного прокурора, один из лучших юристов в конторе из 450 сотрудников, ухватил меня под руку и, не говоря ни слова, потащил по коридору к кабинету Дж. Миллера Ливи, начальника отдела общих юридических действий.
Ливи как раз говорил с двумя лейтенантами ДПЛА, с которыми мне приходилось работать и прежде, Бобом Хелдером и Полом Лепажем. Послушав с минуту, я выхватил словечко “Тейт” и спросил, обернувшись к Аарону: “Неужто нам предстоит этим заниматься?”
Тот утвердительно кивнул.
Я лишь тихонько присвистнул в ответ.
Хелдер и Лепаж вкратце ознакомили нас с показаниями Ронни Ховард. Вслед за вчерашним визитом в “Сибил Бранд” Моссмана и Брауна этим утром в колонию ездили еще два офицера, беседовавшие с Ронни не менее двух часов. Им удалось прояснить гораздо больше деталей, но в ее рассказе по-прежнему зияли большие лакуны.
Сказать, что убийства на Сиэло-драйв и Вейверли-драйв уже “раскрыты”, в этот момент было бы большим преувеличением. Разумеется, в любом деле об убийстве нахождение преступника имеет чрезвычайную важность. Но это лишь первый шаг. Ни поиск, ни арест, ни предъявление обвинения не обладают ценностью очевидных доказательств вины. После установления личности убийцы остается сложнейшая (и порой неразрешимая) задача привязать преступника к преступлению твердыми, убедительными в глазах закона уликами, а затем неопровержимо доказать его вину — как судье, так и присяжным.
На тот момент мы не сделали еще и первого шага, не говоря уже о втором. Болтая с Ронни Ховард, Сьюзен Аткинс вовлекла в преступление саму себя и некоего “Чарльза”, которым предположительно мог оказаться Чарльз Мэнсон. Но Сьюзен, кроме того, говорила об участии еще кого-то, и имена этих людей пока оставались неизвестны. Это по “делу Тейт”. По “делу Лабианка” у нас не было буквально никаких сведений.
Одним из первых шагов, которые я собирался предпринять, просмотрев показания Ховард и ДеКарло, было отправиться на ранчо Спана. Поехать туда я намеревался уже на следующее утро, в сопровождении нескольких следователей, и занялся соответствующими приготовлениями. Я спросил Аарона, не поедет ли он с нами, но он просто не мог вырваться[94].
Вернувшись домой тем вечером, я сказал своей жене, Гейл, что мы с Аароном будем теперь заниматься “делом Тейт”, и она разделила охватившее меня возбуждение. Впрочем, с некоторыми оговорками: жена надеялась, что мы сможем устроить себе отпуск. Прошли долгие месяцы с тех пор, как я в последний раз брал отгул. Если даже я и приходил домой пораньше, то читал копии документов, копался в юридических справочниках или готовил аргументы для выступлений в суде. Каждый день я непременно уделял какое-то время своим детям — трехлетнему Винсу-младшему и пятилетней Венди, — но всякий раз, когда мне давали по-настоящему интересное дело, я погружался в него с головой. Я обещал Гейл, что постараюсь взять несколько свободных дней, но мне пришлось честно признаться, что может пройти немало времени, прежде чем мне выпадет такой шанс.
В то время мы, к счастью, даже не подозревали, что “дела Тейт— Лабианка” будут занимать меня почти два года, в среднем отнимая по сотне часов в неделю и лишь крайне редко позволяя лечь спать до 2 часов ночи, — каждый день, не исключая выходные и праздники. И что те редкие минуты, когда мы — Гейл, дети и я сам — будем собираться вместе, исключат всякую возможность уединения: наш дом превратится в крепость, а охранники не просто поселятся у нас, но будут сопровождать меня всюду — вслед за угрозой Чарльза Мэнсона: “Я убью Буглиози”.
19–21 ноября 1969 года
Мы выбрали чертовски неудачный день для поисков. Ветер был просто невероятен. К тому времени как мы достигли Чатсворта, он едва не сдувал нас с дороги.
Поездка была недолгой, она не заняла и часа. От Дворца юстиции в центре Лос-Анджелеса до Чатсворта около тридцати миль. Свернув на север по бульвару Топанга-каньон, мы проехали мимо Девоншира, еще пара миль — и резкий поворот налево, на Санта-Сюзанна Пасс-роуд. Некогда оживленное двухрядное шоссе вилось вверх по холмам еще милю-другую; оно опустело лишь в последние годы — водители предпочли ему более скоростную магистраль. И затем, внезапно, за поворотом по левую руку перед нами предстала цель нашего путешествия: вот оно, “киношное” ранчо Спана.
Его ветхая главная “улица” расположилась менее чем в двадцати ярдах от шоссе, на виду. Вокруг разбросаны разбитые, изуродованные остовы автомобилей и грузовиков. Никаких признаков жизни.
Привкус нереальности усиливался ревом ветра и царившим здесь полным запустением, но еще более — знанием о том, что началось и закончилось здесь, — если, конечно, история, рассказанная Сьюзен Аткинс соседке по спальне в колонии, правдива. Заброшенные декорации для киносъемок, прямо посреди пустыни, откуда затянутые в черное убийцы отправляются по ночам наводить страх на округу, чтобы еще до рассвета вернуться и вновь раствориться в руинах… Все это могло бы стать прекрасным сюжетом очередного фильма ужасов, если б не одно только “но”: Шарон Тейт и по меньшей мере еще восемь человек были мертвы по-настоящему.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});