… что к моим ногам
Вас привело? какая малость!
Как с вашим сердцем и умом
Быть чувства мелкого рабом?
(187–188)
Поэтому решение Татьяны было для нее и актом сознания, и выражением мужественного, сильного характера, высокой моральной чистоты, не признающей компромисса ни в чем.
Высказанная Белинским оценка этого решения Татьяны, имеющая свое историческое оправдание, была впоследствии упрощена: Татьяна нередко осуждалась за то, что она предпочла остаться верной «мужу — старику» (Успенский именовал его даже «старым хрычом»; Г. И. Успенский, Полное собрание сочинений, т. VI, Изд. АН СССР, М., 1953, стр. 430). Такая характеристика мужа Татьяны имеет своим источником, быть может, оперу П. И. Чайковского на сюжет «Евгения Онегина», но никак не сам роман. Слова Татьяны: «муж в сраженьях изувечен» (187), как уже не раз отмечалось, вовсе не указывает на его старость: «сраженья» могли происходить не далее, чем во время Отечественной войны. Он является почти ровесником Онегину и в юности близким ему человеком, что подтверждается строками:
… Князь подходитК своей жене и ей подводитРодню и друга своего.(173)
И далее о муже:
С Онегиным он вспоминаетПроказы, шутки прежних лет.(175)
Все эти детали существенны для верного понимания и сложившейся ситуации и последнего монолога Татьяны, и ее моральной победы над Онегиным.
Если характеры и Онегина, и Татьяны раскрыты во всей их сложности и развитии, то иное впечатление — эскизности — оставляет образ третьего героя романа — Ленского. Эти особенности образа имеют свои причины, и прежде всего причины политического характера.
О типичности характера Ленского для современной действительности не может быть двух мнений: недаром в литературе велись споры о прототипе Ленского. Первоначально Пушкин намеревался (как и в других случаях, порой забывая о цензурных условиях) придать образу Ленского более конкретные черты вольнолюбивого героя этого времени. В сохранившейся копии строфы XXXVIII шестой главы об одном из возможных вариантов судьбы Ленского говорится, что он мог бы быть «повешен, как Рылеев» (612). Если мы попытаемся обосновать эту пушкинскую гипотезу о возможной судьбе Ленского на основании окончательного текста романа, то мы почти не найдем для этого никаких мотивов. В черновиках же, отражающих движение замысла, такой вариант развития образа Ленского находит подтверждение.
Терминология, которой в окончательном тексте характеризуется образ Ленского, это терминология декабристской публицистики и «высокой» гражданской романтической эстетики: «Вольнолюбивые мечты», «возвышепные чувства», «слава», «Ко благу чистая любовь» (33, 35). В рукописи политическая окраска образа Ленского усилена. Здесь читаем, что Ленскому были свойственны пылкая вера в свободу, «доблесть», что его волновали «несправедливость», «угнетение», рождавшие «ненависть и мщенье». В черновой редакции имеется и такая характеристика Ленского: «Крикун, мятежник и поэт» (269, 267). Всё это далеко от представления о Ленском как элегическом певце любви (тем более, что в окончательном тексте строфы IX ряд терминов, которыми характеризуется вольнолюбивая настроенность Ленского, остался).
Первостепенный интерес представляют те места черновиков, где говорится о темах стихов Ленского. После слов:
Он пел разлуку и печаль,И нечто, и туманну даль,И романтические розы;(35)
следовало:
Но чаще гневною сатиройОдушевлялся стих его…(273)
В том месте второй главы, где рассказывалось о чтении Ленским своих стихов Онегину, Пушкин первоначально предполагал ввести строфы, содержащие (в форме лирического отступления) страстное обличение авторов «нечистых» (вариант: «раболепных») стихов и апологию «вольной» поэзии:
Но добрый юноша готовыйВысокий подвиг совершитьНе будет в гордости суровойСтихи нечистые твердитьНо праведник изнеможенныйК цепям неправдой присужденный[В своей] <нрзб>в т<юрь>меС лампадой, дремлющей во тьмеНе склонит в тишине пустыннойНа свиток ваш очей своихИ на стене ваш вольный стихНe начертит рукой безвиннойНемой и горестный приветДля узника [грядущих]<лет>
Конечно, эти стихи лишь вариант движения замысла, к тому же совершенно неприемлемый по цензурным условиям. Но всё же он идет в развитие характеристики Ленского как вольнолюбивого героя, а не противоречит этой характеристике. А далее в рукописи следовали строки, в косвенной форме также продолжающие апологию героического романтизма, прославляющие «своевольность» и «порывы» страстей в противовес «Благоразумной тишине». (283).
В образе Ленского привлекательна та свежесть романтической мечтательности, которую с ранней юности пережил и сам Пушкин. В романе показано, однако, что свойственные Ленскому восприятие действительности вне ее противоречивости, вера в обязательное свершение «надежд», вера в «мира совершенство» были детски — наивными. Ленский плохо знал людей. Слова строфы VII второй главы:
Он забавлял мечтою сладкойСомненья сердца своего…(304)
и далее:
Он верил, что друзья готовыЗа честь его принять оковы,И что не дрогнет их рукаРазбить сосуд клеветника…(269)
говорят об этом.
Образ Ленского имеет в романе самостоятельное значение — как обобщение типических переживаний вольнолюбивой, романтически настроенной молодежи конца 10–х — начала 20–х годов XIX века. Вместе с тем в структуре романа этот образ важен для более глубокого понимания характеров Онегина и Татьяны.
В сопоставлении Онегина с Ленским вырисовываются не только такие черты Ленского, как героическая самоотверженность, неостывший душевный жар, свежесть мировосприятия, но и черты ограниченности романтического мировоззрения. С точки зрения Онегина, «надежды» Лепского, его вера в «мира совершенство» наивны (в особенности если учесть онегинскую скептическую оценку ложных «друзей», готовых к предательству, в других местах романа). Ленский не умеет еще отличать людей, действительно преданных высоким идеалам, отличать людей, которым можно верить, от других, которых знал Онегин по горькому опыту и для которых «добро, законы, Любовь к отечеству, права» лишь «Для оды звучные слова» (276–277).
Не следует преуменьшать привлекательности образа Ленского, обладающего душевной чистотой, горячо преданного вольнолюбивым мечтам, трогательного в своей наивной восторженности. Если во второй главе о «Поклоннике Канта и поэте» (33) говорится в тонах мягкой иронии, то в главе шестой, которую Пушкин писал в 1826 году, когда обнаружилось, что Ленские были и среди декабристов, этому герою посвящены горячие, вдохновенные слова, воссоздающие образ человека, воодушевленного благородными стремлениями, высокими чувствами, жаждой знаний и труда, рожденного, быть может, для блага мира.[203]
И всё же в общем итоге ограниченность, односторонность свойственного Ленскому романтико — идеалистического взгляда на мир становится очевидной. В этом отношении аналитический подход Онегина к действительности, его нежелание принимать на «веру» высокие заверения и слова людей, являются его сильными сторонами. Скептицизм Онегина не нес в себе активного протеста и не вел к борьбе, так как не был соединен с верой в будущее, но он был мощным противоядием против смирения и пошлости. Ленского же его слепая романтическая экзальтированность могла привести к духовной катастрофе, более ужасной, чем та, которая постигла Онегина. Ведь путь самоотвержения «для блага мира» (133) был для Ленского не единственным. Могло случиться и другое, то, что трудно представить, размышляя о судьбе Онегина. Может быть, «поэта обыкновенный ждал удел», и, с годами утратив «пыл души», он
Расстался б с музами, женился…Подагру б в сорок лет имел,Пил, ел, скучал, толстел, хирел…(133)
Существеннейшие слабости натуры Ленского выясняются в романе также путем соотнесения его с образом Татьяны. Ленского и Татьяну роднят некоторые общие черты романтического мироощущения. В частности, с признаниями Татьяны о предопределенности судьбы, о ее вере в свершение надежд, в приход того, кто был ей назначен судьбой (письмо Онегину), перекликается характеристика Ленского во второй главе:
Он верил, что душа роднаяСоединиться с ним должна,Что безотрадно изнывая,Его вседневно ждет она…
Несомненна близость романтических черт Татьяны и Ленского, который также «чудеса подозревал» и которому были свойственны