Читать интересную книгу Дорога перемен - Йейтс Ричард

Как он был прекрасен, когда в гостиной разговаривал с тетей Клер! Из-под отворотов слегка вздернутых брюк выглядывали его тонкие лодыжки, обтянутые черными рубчатыми носками, его темно-коричневые ботинки изящно расположились на ковре, один чуть впереди другого. Хотелось долго-долго их разглядывать, чтобы запомнить, как должны выглядеть мужские ноги. Однако взгляд утягивало к его величавой осанке и царственным коленям, облегающей жилетке с часовой цепочкой из мелких звеньев, белым манжетам и рукам, одна из которых держала стакан с виски, а другая плавно жестикулировала, и восхитительному лицу. Его было так много, что одним взором не охватить.

Он досказывал анекдот:

— …и тогда Элеанор выпрямляется во весь рост и говорит: «Молодой человек, вы пьяны». Парень смотрит на нее и отвечает: «Верно, миссис Рузвельт, пьян. Но разница в том, что утром я просплюсь».

Жирные телеса тети Клер сложились пополам, Эйприл тоже притворилась, что ей невероятно смешно, хотя она не слышала начала анекдота и вовсе не была уверена, что поняла бы его. Но едва смех угас, как отец собрался уходить.

— Как? Ты даже не останешься на ужин, папа?

— Милая, я бы с радостью, но в Бостоне папу ждут люди, которые очень-очень рассердятся, если он не появится в срок. Поцелуемся?

И тогда она, ненавидя себя за это, раскапризничалась, как маленькая:

— Ты даже часа не пробыл со мной, ты не привез подарок, ты…

— Ох, Эйпи-рыл, — влезла тетя Клер, — зачем портить такую хорошую встречу?

По крайней мере, он уже не стоял, а ловко присел на корточки и обнял ее:

— Душенька, насчет подарка ты права, я жуткая свинья. Знаешь что? Давай пороемся в моем барахле, вдруг чего-нибудь найдем? Попробуем?

Смеркалось, когда они вдвоем прошли к машине, тихий интерьер которой вызывал будоражащее ощущение затаившейся мощи и скорости. Вспыхнули огоньки на приборной доске, и машина превратилась в отменный кожаный домик на колесах. Здесь было все, что нужно для жизни вдвоем с папой: удобные сиденья, на которых вполне можно спать, зажигалка для папиных сигарет, полочка, чтобы расстелить салфетку под молоком и сэндвичами, которыми они перекусят в дороге.

— Может, в бардачке? — бормотал папа. — Нет, тут одни старые карты и всякий хлам. Глянем-ка в чемодане. — Он перегнулся к заднему сиденью и отщелкнул застежки большого саквояжа. — Посмотрим… носки и рубашки не годятся… Вот же закавыка… Знаешь, что я тебе скажу? Человек не должен путешествовать без хорошего запаса всяких побрякушек… Кто знает, вдруг встретится симпатичная девчушка…

Отец достал высокую коричневую бутылку; на этикетке была нарисована лошадка, которую звали «Белая лошадь». К горлышку бутылки была приторочена какая-то штучка, которую отец, прикрыв рукой, срезал перочинным ножиком. Потом, держа за ленточку, он осторожно положил на ее ладонь прелестную белую лошадку.

— Вот тебе, душенька. Сохрани ее навсегда.

Костерок погас. Она поворошила в нем палкой, удостоверяясь, что все сгорело, — ничего, только пепел.

На лужайке далекие детские голоса еще следовали за ней и пропали, лишь когда она закрыла входную дверь. Потом она выключила радио, и в доме стало необычайно тихо.

Поставив корзину на место, она села к столу и взяла чистый лист. Теперь на письмо не ушло и минуты. Она хотела сказать лишь одно и очень важное, а потому лучше быть немногословной, чтобы избежать всяких кривотолков.

Дорогой Фрэнк, что бы ни случилось, пожалуйста, не вини себя.

Коварная привычка едва не заставила ее написать «с любовью», но она вовремя спохватилась и подписала просто «Эйприл». Затем положила лист в конверт, который надписала «Фрэнку» и оставила на середине стола.

В кухне она залила водой и поставила на плиту самую большую кастрюлю. Из погреба достала хранившиеся в картонной коробке необходимые инструменты: щипцы, которыми некогда пользовалась, стерилизуя молочные бутылочки, и синюю аптекарскую упаковку, где лежала разобранная спринцовка — резиновая груша и длинный пластмассовый наконечник. Все это она опустила в кастрюлю, уже пускавшую пар.

За всякими хлопотами — принести в ванную чистые полотенца, записать и подсунуть под телефон номер больницы — вода вскипела. Крышка подрагивала, спринцовка стукала о стенки кастрюли.

Половина десятого. Минут через десять она выключит плиту и даст воде немного остыть. Пока оставалось только ждать.

«Ты хорошо подумала, Эйприл? Никогда не берись за дело, пока…»

Теперь она не нуждалась в советах и наставлениях. Она была абсолютно спокойна, потому что всегда знала то, чему ее не учили ни родители, ни тетя Клер, ни Фрэнк, ни кто-нибудь другой: если хочешь сделать что-то по-настоящему правильное и честное, делай это в одиночку.

8

К двум часам того дня Милли Кэмпбелл только-только управилась с домашними делами. Одуревшая от запахов пыли и мастики, а также от детских криков во дворе (хоть и пару дней, но одной вожжаться с шестью малолетками — это чересчур), она присела на пуфик отдохнуть и потом говорила, что «весьма четкое предчувствие» у нее возникло по меньшей мере за минуту до его звукового подтверждения.

Раздалось басовитое и потрясающе громкое урчание автомобильной сирены — Пожар! Убийство! Полиция! — какое издает эта вестница несчастья, когда водитель тронется с места, но притормозит перед поворотом, а потом рванет на полной скорости. Милли подскочила к окну как раз вовремя, чтобы за верхушками деревьев увидеть силуэт «неотложки», которая выехала с Революционного пути и, сверкнув на солнце, устремилась по шоссе № 12; вой сирены забирал все выше и выше, превращаясь в нескончаемый, непереносимый вопль, еще долго висевший в воздухе, после того как сама карета скрылась вдали. Мили стояла у окна и нервно жевала губами.

— Нет, я понимала, что на той улице живет много людей, — позже говорила она. — Беда могла случиться с кем угодно, но я просто чувствовала — это Эйприл.

Кинулась ей звонить, но остановилась, сообразив, какой буду выглядеть дурой, если она прилегла отдохнуть.

Не зная, что делать, Милли сидела подле телефона, когда тот вдруг взорвался звонком. От голоса миссис Гивингс трубка вибрировала:

— Вы не знаете, что там с Уилерами? Я случайно оказалась рядом и увидела «неотложку», отъезжавшую от их дома. Я ужасно встревожилась, пыталась прозвониться, но у них не отвечают…

— Я обмерла, — рассказывала Милли. — Меня замутило, и тогда я сделала то, что делаю всегда, если происходит что-то страшное. Позвонила Шепу.

Взбаламученный раздумьями, Шеп Кэмпбелл потирал загривок, глядя в окно лаборатории. Всю неделю с того невероятного вечера в «Хижине» от него не было проку ни на работе, ни дома, ни для себя. На другой день он, словно ошалевший от любви пацан, позвонил ей из телефонной будки: «Когда я тебя увижу, Эйприл?» — но она ясно и многословно дала понять, что никаких встреч не будет, а ему стоило бы пошурупить мозгами, прежде чем звонить. Воспоминание о том разговоре терзало его всю ночь и весь следующий день (господи, каким же придурком он выглядел в ее глазах!), заставив шепотом сочинять спокойные, зрелые и разумные слова, какие он произнесет, позвонив ей в следующий раз. Но он все испоганил, едва зашел в телефонную будку. Тщательно отрепетированные фразы звучали совсем не так, голос по-дурацки дрожал, он опять стал объясняться в любви, и все кончилось тем, что Эйприл вежливо, но твердо сказала: «Шеп, я не хочу бросать трубку, но придется, если ты сам не закончишь этот разговор».

Он увидел ее лишь раз. Вчера Эйприл привезла к ним детей, и он, спрятавшись в спальне, из-за канифасовых штор подглядывал, как она, усталая беременная женщина, выходит из машины; его так трясло и сердце так колотилось, что он даже нечетко ее разглядел.

— Вас к телефону, мистер Кэмпбелл, — позвала лаборантка, и Шеп кинулся к аппарату, вопреки разуму надеясь, что звонит Эйприл. Нет, не она.

— Привет, милая… Погоди, успокойся… Кто в больнице?.. Когда?.. Боже мой…