Но раньше, чем вернулся Мансур, к Тагировым прибежала перепуганная Ильхамия. По ее словам, Фазылджан Джангирович отлучался в недолгую командировку, вернулся с таким распухшим лицом — сказать невозможно.
Наконец пришел с работы Мансур. Вслед за ним Ильхамия метнулась в его комнату, выпалила:
— Джизни чуть не убили!
Мансур равнодушно покачал головой.
— Не веришь? — поразилась Ильхамия, широко раскрыв глаза. — Да ты знаешь, куда он ездил?
— Не знаю. Мне никто об этом не докладывал.
— Так вот знай! Тебе-то я скажу всю правду!.. Он ездил в Акъяр, к Гульшагиде! Сделал ей предложение! Там кто-то избил его!.. — выкрикивала Ильхамия.
Ни один мускул не дрогнул в лице Мансура. Спокойно, чуть насмешливо он ответил:
— Ну что ж, надеюсь, Фазылджан Джангирович пригласит меня на свадьбу.
Ильхамия совсем растерялась. Ничего невозможно понять. Ведь Янгура пришел в ярость, когда она сообщила ему, что Гульшагида переписывается с Мансуром. Теперь Ильхамия ожидала, что, в свою очередь, Мансур будет потрясен ее сообщением о сватовстве джизни.
— Успокойтесь, — все в том же ироническом тоне продолжал Мансур, — и разрешите мне на минуту оставить вас, я еще не успел умыться после работы,
Его «минута» тянулась долго, — умывшись, он ушел переодеться и только после этого, все такой же непонятно равнодушный, вернулся в комнату.
— Юматша обо всем рассказал мне, — объяснял Мансур. — Они вдвоем с Самуилом Абрамовичем навестили Фазылджана Джангировича. Ничего опасного нет. Его довольно сильно покусали пчелы… Ну и, конечно, разыгрались нервы, — с легкой улыбкой добавил он.
— Ты напрасно улыбаешься! — возмутилась Ильхамия. — Не знаю, как там было с пчелами, но джизни сам говорил мне, что сделал предложение Гульшагиде. Тебя это не трогает? Тебе безразлично? — нервно допрашивала она.
— Вы что ж, пришли сообщить мне о сватовстве специально для того, чтобы порадовать? — холодно спросил Мансур.
— Не смей так разговаривать со мной! — со слезами на глазах вскричала Ильхамия.
— Вот что, — уже серьезно заговори и Мансур. — Вы напрасно хлопочете и совершенно напрасно пытаетесь вовлечь меня в эти хлопоты. Гульшагида сама себе хозяйка. Захочет ли она выйти за Фазылджана Джангировича или за кого другого — это ее дело. Ни вы, ни я в этом случае не в силах что-либо изменить. Извините, у меня есть неотложные дела. Я должен уйти из дома. Если вам скучно, побеседуйте с Фатихаттай.
Мансур волновался: как встретит его Диляфруз? Когда он позвонил ей на работу и сказал, что хотел бы непременно видеть ее сегодня же, в первую минуту девушка растерялась, не могла ответить ни «да», ни «нет». Потом согласилась. Они условились встретиться около памятника Тукаю.
Последний раз они виделись четыре дня назад. Произошел короткий, но многозначительный разговор.
— Вы часто навещаете сироток — детей Дильбар? — неожиданно спросил тогда Мансур. — Как им живется?
— Да уж какая там жизнь… Младшего хотят отправить к каким-то родственникам в деревню, старшего — устроить в ремесленное училище.
— Как относится к ним отец?
— Ничего хорошего… Заходила я к ним… плачут, бедняжки, не хотят разлучаться. Отец за это избил их… Увидели меня — так и бросились навстречу… Хоть и маленькие, а понимают, что ожидает их впереди…
Мансур слушал с широко открытыми глазами. Вдруг взял Диляфруз за руку:
— Вы хотели бы сделать их счастливыми? — Он и сам испугался своего вопроса.
— Если бы это было в моих силах! — горячо ответила Диляфруз.
На этом их разговор и кончился.
Все последующие четыре дня и ночи Мансур думал об одном и том же. А когда пришел к твердому решению, позвонил Диляфруз. Сегодня он должен высказать ей все…
Вот и сама Диляфруз подошла к памятнику. Глаза у нее светятся, на губах — улыбка. Ни тени волнения или робости на лице. Догадывается ли она, с каким намерением позвал ее Мансур?
— Пойдемте опять в какой-нибудь укромный уголок, — предложил Мансур, не выпуская маленькой руки Диляфруз. Девушка и не пыталась ее освободить.
— Мне бы полагалось пригласить вас к себе, да ведь вы знаете… — чуть замялась Диляфруз.
— Давайте посидим в каком-нибудь саду.
— В этом районе и садов-то нет, Мансур-абы. Парк далеко, да там всегда полно народу… Может, спустимся на берег Кабана?
Они сидят на берегу озера. Диляфруз бросает в воду попавшие под руку камешки, задумчиво смотрит на расходящиеся по воде круги. Иногда, отвечая каким-то своим мыслям, еле заметно улыбается, смотрит на тот берег. Ее большие глаза, как всегда, будто лучатся. Она терпеливо ждет, когда Мансур начнет разговор, и ничем не проявляет волнения.
А Мансуру трудно собраться с мыслями. Он шел с намерением высказаться просто и смело. Но когда настала минута — вдруг растерял слова. Где-то далеко в тумане он неожиданно увидел одинокую, печальную Гульшагиду. Откуда бы взяться ей? Ведь Мансур решил было не думать о ней. Но вот — это болтовня Ильхамии взбудоражила его.
— Диляфруз, — начал Мансур, превозмогая нерешительность, и в тот же миг на лицо его упала первая дождевая капля, — вы, наверно, догадываетесь, зачем я позвал вас?
— И догадываюсь и не догадываюсь, Мансур-абы, — просто и спокойно ответила девушка.
Вот упала вторая капля, теперь уж на лицо Диляфруз. Наверно, это были одинокие, заблудившиеся капли, — облака на небе вроде бы не дождевые.
Что еще должен сказать Мансур? Обдуманные, приготовленные, прочувствованные слова как бы испарились. Что он скажет теперь девушке? Между тем Диляфруз ждет. Сама только что призналась: «И догадываюсь и не догадываюсь». Значит, хоть и не вполне, но все же догадывается. Мансур обязан говорить, коль уж начал. И он, кажется, нашелся — опять заговорил об осиротевших детях, о их жестоком отце. Да, да, он в неоплатном долгу перед детьми. Обязан облегчить их участь… вывести их в люди, в жизнь. Все как будто правильно. Но это — лишь первая часть разговора. Диляфруз молчит. Наверно, ждет продолжения. Ждет чего-то более важного. Но ему все трудней говорить.
Почему он такой нерешительный?..
Как-то так случилось, что Мансур не переживал настоящих трудностей, испытаний, выпадающих в юности и молодости на долю почти каждого из нас. Он не знал сомнений в своих способностях. И вплоть до поездки на Север не испытывал ни страха, ни потрясений, ни разочарований. Его нельзя было назвать баловнем судьбы. Он со школьной скамьи привык много и добросовестно работать. И все же он не был достаточно закален. А ведь известно: запоздалые детские болезни переносятся гораздо тяжелее. С Мансуром случилось нечто подобное. Перед лицом серьезных испытаний он терялся, иногда падал духом. А теперешние переживания были связаны с острыми угрызениями совести.
Надо признаться: он внушил себе этот разговор с Диляфруз. И все же следует высказаться до конца. Иначе будет нечестно.
Он взял осторожно обе руки девушки.
— Диляфруз, помочь детям можно лишь в том случае, если… если мы с тобой будем вместе… Да, если все будем вместе! — уже твердо закончил он. — Вы понимаете, что я хочу сказать, Диляфруз?
Она мгновенно взглянула на него. Это был обжигающий взгляд. Потом, уронив голову, закрыла ладонями лицо. Мансур обнял ее, привлек к себе. Она не сопротивлялась. Притихла, словно голубка, только плечи слегка дрожали. И вдруг вскинула голову, отстранилась от Мансура. Лучистые глаза ее теперь были наполнены слезами.
— Вам не кажется, Мансур-абы, что вы избрали путь, требующий от нас обоих слишком больших жертв? — медленно проговорила она.
— Да, Диляфруз, — ответил Мансур, — я знаю об этом. Но других путей нет.
— Чтобы уберечь от тяжелых испытаний две юных жизни, надо пожертвовать еще двумя жизнями… — Диляфруз отчетливо произнесла эти суровые слова, как бы думая вслух.
— Других путей нет, Диляфруз, — повторил Мансур.
Не слушая его, девушка продолжала:
— Предположим, не так уж трудно принести эту жертву… Но что мы получим взамен? А если не получим, сумеем ли дать счастье детям?