Читать интересную книгу Воспоминания баронессы Марии Федоровны Мейендорф. Странники поневоле - Мария Федоровна Мейендорф

приходят к нам с обыском. Это означало, что власти уже обшарили всю Одессу и перешли на пригороды. Ничего компрометирующего они у нас не нашли. Забрали только некоторые вещи, оставшиеся от владельца дома. Кое-кто в других домах был арестован.

34. Мой переезд к Ольге

Время шло. Я была занята по горло. Грусть по матери не заслонила, однако, мое беспокойство о сестре Ольге, оставшейся с пятью детьми в Умани. Железнодорожных и почтовых сношений с ней не было. Да и по всей России о почте забыли и думать. Я не имела возможности сообщить моим отсутствующим сестрам и братьям о кончине матери. Со мной была только невестка Соня, вдова Льва, с тремя детьми. И вот я узнаю, что одни мои уманские знакомые собираются нанять подводу и вернуться в Умань. Я, конечно, попросила их взять меня с собой. Соню с детьми и прислугой я поручила доброй, умной и распорядительной Елене. Елена перевезла их на Пироговскую, где еще оставались незанятые комнаты. После нашего отъезда из Умани Ольга поселилась с семьей у сестры бывшего Юриного управляющего Гуля, у панны Людвиги. Вскоре сыновья Ольги, Никита и Федор, поступили скотниками в Софиевку, то есть на молочную ферму уманского училища садоводства. Сестра переехала в отведенные ей две комнаты в доме для служащих, в нижнем этаже с цементным полом. Приезд мой к сестре оказался более чем своевременным.

Старший сын Никита смотрел за молочным скотом, Федор за свиньями. В одну из комнат Ольга поместила ту корову, которую наши крестьяне постановили выделить для нее, потому что у нее были дети. Эта корова была для них спасением. Места для меня не было. Мне пришлось устроиться в закоулке перед общественной кухней, в самом проходе; даже ночью сторож то и дело проходил мимо моей постели, чтобы закурить у огня свою трубку.

Прибыла я к сестре днем и застала ее на лужайке перед домом, сидящей на траве, окруженной кастрюлями и тремя младшими детьми, Лиленькой[73], Серафимом и Ярославом (шести, четырех и двух лет). У нее на ногах были венозные язвы, она почти не могла ходить; дети приносили ей картошку и зелень; она готовила обед. Старшие еще не вернулись со службы. Я стала во всем помогать ей и только удивлялась, как она справлялась без меня.

Вскоре ее мальчики вырыли во дворе нечто вроде погреба, куда поместили корову; а Ольгу со мной и детьми заведующий фермой перевел в большую комнату в верхнем этаже. Комната эта занимала всю ширину строения, в трех ее стенах было 8 окон. Когда-то там были две большие угловые комнаты; в каждой была плита. Потом перегородку сняли, и эта комната служила помещением для столь необходимых коммунистам собраний. Язвы на ногах у Ольги не заживали. Уговорить ее совсем слечь мне никак не удавалось, пока об ее положении не узнала добрейшая Ольга Ивановна, жена местного доктора Давыдова. Она стала ежедневно приезжать с противоположного конца города, чтобы делать ей перевязки, и Ольга вынуждена была подчиниться ей и не вставать с постели. После двух или трех недель раны затянулись.

В первый же день своего посещения Ольга Ивановна увидела в углу груду нестираного белья. Не сказав ни слова, она на следующий день явилась со своей дочерью, увезла это белье к себе, а через два дня привезла его чистым. Если я упоминаю об этом, то для того, чтобы мои племянники и их дети знали, сколько добра мы видели от посторонних даже мало знакомых людей, и чтобы они таким же образом относились к каждому, кому могут прийти на помощь.

Кто-то подарил Ольге породистого петуха, а вслед за тем в хозяйстве нашем явилась и курочка той же породы. Мы им устроили насест над площадкой ведущей к нам лестницы. Но соседи стали обижаться; тогда мы перевели их в нашу большую комнату. Федору обещали в награду дать поросенка. Братья спешно стали и для него рыть яму.

Наступила осень. Чтобы обогреть наше помещение, надо было топить обе плиты, но они быстро остывали, особенно ночью. Дрова нам выдавали в виде целых деревьев. Мы с Никитой распиливали их, а он потом раскалывал их на мелкие поленца. Пилить-то я научилась, а когда, в отсутствие Никиты, я бралась за топор, всегда находился идущий мимо мужчина, который и делал это вместо меня. Так я за время революции и не научилась рубить дрова.

Мой день складывался так: вставала до света и бежала собрать хвороста на растопку; варила что-нибудь горячее для наших молодцов, которые очень рано должны были быть около скота. Потом шла доить корову.

Младших детей кормили молочной кашкой по очереди за неимением посуды. Раз при мне был такой случай: рано утром Ольга сажает на колени Лиленьке маленького Ярослава, чтобы она кормила его кашкой. А Лиленька, нехотя исполняя эту работу, пискливым голосом говорит: «Я ведь тоже есть хочу». Тогда Ольга ласково говорит ей: «Тебе трудно, потому что ты не так думаешь. Я тебя научу: давая ему кашку, ты с каждой ложечкой представляй себе, как ему вкусно и как он рад, и сама радуйся с ним. А потом я тебе дам кашки, и тебе тоже будет и вкусно и весело». Лиленька успокоилась. Вот как умела Ольга по-христиански воспитывать детей.

Позавтракав, я отправлялась на базар купить кусок мяса или сала, иногда захватив с собой на продажу наименее необходимый предмет из сохранившихся вещей. От базара ходьбы было больше часа через весь город и парк, за которым находилось училище. По возвращении надо было вычистить из-под коровы навоз, отвести ее на водопой, задать ей корму и сварить обед и ужин на семь человек. Иногда приходилось затеять стирку, для этого принести ведер шестнадцать воды из долины, где протекал ручей. А иногда замесить хлеб и испечь его.

Будучи по натуре очень не проворной, я работала без передышки целый день и сильно уставала, несмотря на то что Ольга брала на себя всю сидячую работу. Возвращаясь с базара, я знала, что вся недоделанная дома работа не даст мне возможности отдохнуть. Поэтому я зачастую малодушно ложилась по дороге под каким-нибудь деревом и засыпала на полчаса крепким сном, смущая этим проходящих. Но мне было все равно. Раз зимой я возвращалась темным вечером и стала засыпать на ходу: пройду несколько шагов и пошатнусь, потому что уже заснула. Я боялась упасть в снег и заснуть на морозе. К счастью, до дома было уже недалеко.

Так проходила зима. Вещей на продажу оставалось меньше и меньше; корова отдаивалась и обещала в скором времени подарить нам теленка. Чтобы поддержать питание детей на должном уровне, Ольга стала фабриковать сухие дрожжи взамен трудно доставаемых свежих и продавала их. В большом недостатке оказывалось мыло. Никита, который еще раньше из любознательности и любви к физике и химии научился у какого-то знакомого создавать из золы суррогат каустической соды, решил заняться по вечерам фабрикацией мыла. Это ему вполне удалось; его мыло чуть ли не превосходило качеством хорошие сорта, имевшиеся на базаре. Беда была лишь в том, что на маленькой плите кипятить золу, обращая ее в щелок, можно было лишь в небольшом количестве. Определить крепость полученной соды, за неимением ареометра, было нелегко. Проработав вечера два, запылив всю комнату золой, Никита только на третий день получал (а иногда и не получал) желаемый фунт мыла.

Оба мальчика иногда за отдельную плату нанимались в том же управлении, где служили, на сверхурочную работу при какой-нибудь машине. Со своей стороны и я предлагала свои услуги, когда в экономии требовался побочный поденный труд. Так, помню, я целый день просидела в сыром, холодном погребе, отбирая хорошую картошку от гнилой, а другой раз, тоже целый рабочий день, поднималась по лестнице с двухпудовым мешком зерна на спине, чтобы высыпать его в так называемые закрома. Хотя мне в том 1921 году стукнуло зимой 52 года,