лелеяли, переросла в нечто большее. Я не уверена, что хочу вернуть это. Потому что дружбы с Заком никогда не будет достаточно.
Я бы сказала, что это всё или ничего, но нет ничего невозможного.
Солнце почти полностью село, когда я выхожу на веранду. Шезлонг, который купил и установил для меня Зак, сложен и хранится во ящике. Он убрал его, зная, что я не буду снова пользоваться им после того, как я начала оставаться у себя дома. Я хочу достать и поставить его. Я хочу снова лечь в бикини и ждать, когда он вернется из Уистлера. Я хочу притвориться, что слушаю свою аудиокнигу, пока он бродит по дому в поисках меня.
Заставляя свои ноги двигаться, я направлюясь в спальню, я делаю несколько шагов к двери и нажимаю на ручку.
Я не ненавижу лунно — серый цвет.
Я никогда не ненавидела его. На самом деле, я бы никогда не перекрасила их в желтый цвет, потому что это стерло бы воспоминания, за которые я хочу держаться.
Но только когда я вижу выбоину в стене от изголовья кровати, я понимаю, что хочу большего с ним. В какой бы форме они ни проявлялись и при каких обстоятельствах, будь то мимолетные моменты или долгие выходные, мне нужно сохранить больше воспоминаний.
Потому что впервые за несколько месяцев я чувствую. Меня озарило. И я знаю, чего я хочу.
Когда я ехала сюда, я пообещала себе, что пройдусь по каждой комнате в доме. Не похоже, чтобы их было много в этом крошечном местечке.
Последняя комната, не считая ванной, это спальня для гостей — первая комната, над которой мы работали, — и мне интересно, сделал ли он с ней гораздо больше, поскольку, когда я уходила, она была пустой.
Дверь открывается со щелчком, и мне сразу же хочется упасть на колени, когда я вижу ультрасовременный телескоп, установленный посреди комнаты.
Он знал, что мой нынешний в плохом состоянии.
Это прекрасная вещь, я провожу рукой по сверкающей белой оптической трубе. Я знаю, без сомнения, что смогу увидеть Международную космическую станцию, когда она пролетит над Луной, чего мне никогда не удавалось сделать.
На мой телефон приходит сообщение.
Зак
Посмотри вверх.
О. Мой. Бог.
Он установил огромный люк прямо над телескопом, который может поворачиваться на триста шестьдесят градусов.
Мой телефон снова звенит.
Зак
Где бы мы ни были, мы всегда сможем смотреть на одни и те же звезды.
Я не утруждаю себя ответом или выяснением, откуда он знает, что я в пляжном домике.
Это не имеет значения.
Всё, что имеет значение, — это говорить с ним и слышать его голос.
— Привет, — говорит он, задыхаясь.
— Привет, — мой голос дрожит от переполняющих меня эмоций.
— Значит, ты нашла его.
— Ты мне никогда не говорил.
— Я хотел, чтобы ты вернулась, когда будешь готова, — он тяжело вздыхает. — Но я уже начал думать, что этого никогда не случится.
— Это потрясающе. Мне это нравится, — мой голос срывается, и слёзы текут по щекам. Снова.
— Возвращайся в Сиэтл. Мне нужно тебя увидеть, Ракета.
Моё сердце замирает при этой мысли.
— Когда?
— Завтра? Чёрт возьми, прямо сейчас?
Раздается смех.
— Я не могу. У меня всё ещё есть работа; я не могу просто сказать, что заболела, и уехать.
— Тогда приезжай на День благодарения. У меня будет пара матчей. Я займу тебе место в семейной ложе.
— Где я остановлюсь?
— Луна, — говорит он недоверчивым тоном. — Есть только одно место, где ты останешься, когда будешь со мной. И это моя гребаная кровать, в моих объятиях.
ГЛАВА 32
ЗАК
Три дня, целых три дня и целых четыре ночи я буду держать её при себе.
Лично я бы хотел запереться с ней в своей квартире и всё это время никуда не выходить.
Но самое замечательное — это то, что она будет подбадривать меня в семейной ложе рядом с нашими друзьями. Я в восторге. Нет, я, блядь, трепещу от возбуждения и предвкушения, ожидая, когда она пройдет через зал прибытия. Её самолет приземлился полчаса назад, так что я знаю, что следующий рейс, который пройдет через эти двойные двери, скорее всего, будет её.
Три с половиной гребаных месяца без неё рядом со мной были тяжелыми. Но отсутствие постоянного контакта и попыток уважать её личное пространство чуть не убило меня.
Может быть, цветов было слишком много? Я смотрю на ярко — розовые розы, завернутые в ещё более яркую розовую бумагу.
Их слишком много; я выгляжу слишком нуждающимся.
Чёрт. Спасибо, Джон, что убедил меня, что это “на сто процентов правильный ход”.
Я смотрю налево и направо. Куда мне их спрятать? Выбрасывать их в мусорное ведро — расточительство. Сзади кто — то хлопает меня по плечу.
— Зак?
Я поворачиваюсь и ловлю взгляд её теплых кофейных глаз. Я жаждал её слишком долго.
Девушку моей мечты.
Я знаю, что это так. Я знал это до того, как она ушла, но после нескольких месяцев тоски по ней, я чертовски уверен в этом.
— О, привет, — я оглядываюсь через плечо на двойные двери. — Я думал, ты войдешь через них.
Она мило улыбается, а затем опускает взгляд на розы, которые я неловко протягиваю ей.
— Ты купил мне цветы? — она заправляет за ухо прядь шелковистых каштановых волос, и сегодня на ней крошечный желтый бантик, приколотый сзади. Чёрт возьми, она прекрасна.
— Ммм…да.
Господи, как неловко. Я убью Джона.
Взяв цветы, она приподнимается на цыпочки и целует меня в нижнюю часть подбородка.
— Где твой чемодан?
Она пожимает плечами.
— В прошлый раз я упаковала много вещей, — она засовывает большой палец под ремешок большой черной ручной сумки, которая у неё на плече. — Решил немного изменить это.
Я беру её сумку и перекидываю через руку.
— Тебе идет, — она хихикает, и только тогда я замечаю ярко вышитые цветы сбоку. — Что ж, спасибо.
Переплетая её пальцы с моими, я словно вдыхаю в себя источник её жизни, когда впервые за долгое время ощущаю прикосновение её кожи.
Мы выходим из аэропорта и направляемся к парковке.
— Мне было сложно тебя узнать, поскольку твоя кепка надвинута так низко на глаза.
— Да, хоккеистов не так уж и часто атакуют на публике, но я хотел остаться анонимным.
Это было бы не самое лучшее начало: Луна идет по залу, а я раздаю автографы и фотографируюсь. Она, скорее всего, взбесилась бы и села на следующий рейс обратно во