— Смеяться я над вами не буду, потому что обещала не смеяться, — сказала Анна ему на ухо суровым шепотом. — Но вот рассержусь обязательно. Значит, по-вашему, я — не более чем мимолетный сон? И я, и все, что здесь произошло, и сам этот мир? Стоило отвечать на ваши чувства, чтобы в награду услышать о себе такое…
— Анна, поверьте…
— Не бойтесь, я же не всерьез… Бедный вы мой… — она легонько коснулась его щеки. — Что же у вас творится на душе, если вы и сейчас вспоминаете о смерти? Жизнь с вами обходилась не так уж и сурово до сих пор…
— Как знать, — сказал он задумчиво. — Чего-то важного она меня уже лишила. Даже не она, а Париж. Ох, этот Париж! Анна, Анна… Простите, что я даже сейчас, в ваших объятиях, несу всю эту чушь, но до сих пор мне просто не с кем было поговорить по душам, у меня есть друзья, но это совсем не то… Понимаете, Париж проделал со мной нечто странное — он вырвал кусок из души, а взамен ничего не вложил. Многое оказалось совсем не тем, чем виделось провинциалу в далеком Беарне, — и люди, и вещи, и даже иные идеалы… Многое оказалось сложнее во сто крат — а что-то ничтожнее…
— Это означает, что вы взрослеете, Шарль. Когда-то я переживала то же самое — как и многие. Правда, мне пришлось еще тяжелее — я о своей истории…
— Значит, я достаточно взрослый?
— Пожалуй, — усмехнулась она в темноте.
— В таком случае, могу я просить вашей руки? Насколько я знаю, у вас нет ни родителей, ни опекунов, и все зависит только от вас. Вы взрослая, независимая женщина…
— Вы серьезно все это говорите?
— Куда уж серьезнее, — сказал д'Артаньян. — Какое там влияние сладкой минуты…
— У меня есть сын.
— Ну и что? Постараюсь заменить ему отца.
— Шарль, вам самому не помешал бы мудрый и суровый отец поблизости…
— Только что вы посчитали меня вполне взрослым.
— Это другое, Шарль. Совсем другое…
— Почему? Я люблю вас… и, по крайней мере, небезразличен вам. Вы, без сомнения, понравились бы моим родителям… За чем же дело стало?
Анна долго молчала, а потом ответила серьезно:
— Может быть, дело не только в вас, Шарль, но и во мне. Да-да. Я в последние годы чуточку отвыкла от обыкновенной жизни — как, впрочем, и вы. Кардинальскую службу трудно назвать обыкновенным течением жизни, согласитесь.
— Но как получилось, что вы…
— Трудно объяснить. Дело не только в величии кардинала, притягивающем людей. Просто в какой-то момент, когда мне было особенно тяжело и одиноко после смерти мужа, я решила, что должна что-то сделать. Доказать в первую очередь самой себе, что я — не еще одна жалкая и беспомощная тоскующая вдова, стоящая перед небогатым выбором: либо новое банальное замужество, либо монастырь, либо скучная жизнь в отдаленном поместье… Тут, как нельзя более кстати, подвернулась одна интрига… И, знаете, я прекрасно справилась. Даже лучше иных мужчин, замешанных в той же истории, — так признал сам кардинал, а он скуп на похвалы. И с тех пор… Шарль, мне невероятно трудно будет остановиться. Пока я служу известному делу, я что-то значу — в своих собственных глазах и в глазах других. А выйти за вас замуж и зажить обыкновенной жизнью означает утратить что-то важное…
— Я понимаю…
— Простите, Шарль, но — вряд ли…
— Хорошо, — решительно сказал д'Артаньян. — Вы правы. Ну что же, я добросовестно попытаюсь понять, клянусь вам… А где ваш сын?
— Винтер дорого бы дал, чтобы это знать… Он в Озерной стране. Есть к северу от Лондона такая чудесная местность — красивейшие озера, леса… Он там живет с верными людьми.
— По-моему, было бы лучше увезти его во Францию, — серьезно сказал д'Артаньян. — Здесь Винтер рано или поздно может напасть на след.
— Я сама об этом успела подумать… Завтра, если только в королевском дворце все пройдет гладко, вы со своими друзьями отправитесь во Францию, а мы с Рошфором поедем за север. Заберем ребенка и кружным путем вернемся в Париж. Вот-вот начнется война, и англичанам будет гораздо труднее шпионить во Франции, Винтеру в том числе.
— Война?
— Да. Наши войска вот-вот выступят под Ла Рошель.
— Черт, вот славно! — воскликнул д'Артаньян. — На войне я еще не был, а ведь давно пора! В мои-то годы и не побывать на войне?
— Ну конечно, — тихонько засмеялась она. — Вы в одиночку обрушите пару крепостных башен, вас увенчают лавровым венком, вручат маршальский жезл, и вы медленно подъедете к моему дому на горячем боевом коне, весь в пороховой копоти, усталый и гордый, и я выбегу вам навстречу, держась за ваше стремя, пойду следом, глядя снизу вверх сияющими глазами… Верно?
— Вечно вы насмехаетесь, — сказал д'Артаньян, весьма сконфуженный, ибо, надо признаться, нарисовал в своем воображении картину, довольно близкую к описанной Анной. — Однако… Анна, а что плохого в том, что мужчина возвращается с войны победителем, а женщина радостно держится за его стремя, выбежав навстречу с сияющими глазами?
— Ничего плохого.
— Отчего же вы…
— На войне еще и убивают, дорогой Шарль. И далеко не все возвращаются со славой. Я уже пережила одну утрату, не хотелось бы во второй раз…
— Ба! — воскликнул д'Артаньян со всей бесшабашностью своих девятнадцати лет, великолепного возраста, когда слово «смерть» предстает чем-то далеким и отвлеченным, всегда настигающим других. — Как говорят у нас в Гаскони — нужно только не произносить слово «смерть» вслух, и все обойдется. Знаете, у нас есть старая легенда. Однажды один рыцарь гулял по кладбищу и увидел прекрасную златовласую девушку. Он влюбился с первого взгляда и предложил ей стать его женой. Она согласилась, но попросила его обещать, что в ее присутствии никогда не будет произнесено слово «смерть». Он охотно пообещал, сгорая от любви…
— Вы забыли упомянуть, что в руке у нее была белая лилия.
— Вы знаете эту легенду? — воскликнул д'Артаньян.
— У нас в Нормандии ее тоже рассказывали…
— Тогда вы должны знать, что было потом. Молодые жили счастливо, но однажды приглашенный в замок менестрель запел грустную песню о небесах и смерти. И прекрасная жена рыцаря стала увядать, как цветок от мороза, становиться все меньше и тоньше, пока не обернулась окончательно белой лилией.
— Вот именно, — сказала Анна. — «В смятении выбежал рыцарь из замка, и во мраке ночи сыпались с неба лепестки белых как снег лилий…»
— Все верно… Но к чему я это веду? Не произнеси этот олух невзначай слова «смерть», все так и осталось бы прекрасно!
— Это легенда, Шарль. А есть еще и жизнь… И она порой грустна.
— Не надо о грустном. Как-то незаметно мы перескочили на беседу о смерти…