на суп.
Но Майе не обязательно слушать. Теперь она это знает. Фрэнк умоляет ее глазами не произносить этого, но это только подслащивает слова, вертящиеся у нее на языке.
– Здесь нет дома, – выпаливает она, и словно по сигналу то, что от него осталось, растворяется и потолок превращается в небо, а пол – в землю.
Она теряет ориентацию, пытаясь убежать. Ее ноги не слушаются, или она забыла, как ими пользоваться. Собрав остатки сил, она пытается рвануться вперед, но нижняя половина ее тела чувствует себя скованной в неудобном положении.
Проблема обнаруживается, как только она опускает взгляд. И она заключается в том, что Майя на самом деле не стоит перед камином, а сидит в темноте, под дождем. Неудивительно, что она не может перейти на бег – ее ноги скрещены.
Они с Фрэнком сидят на его спальном мешке в ярком свете его лампы на батарейках, промокшие насквозь. Все ее конечности затекли, и она неуклюже поднимается на ноги, спальный мешок скользит под ее руками.
– Майя, подожди…
От головокружения у нее темнеет в глазах, но она справляется с этим, чуть не споткнувшись о недоеденный апельсин, который Фрэнк чистил, когда она пришла. Она спускается с фундамента на мокрую землю и переходит на бег. Облака сейчас закрывают луну. Она забыла фонарик и может видеть только на несколько футов перед собой, когда ныряет между деревьями за пределами поляны.
Она не видит краев моста, когда выбегает на него.
– Стой!
Она игнорирует его. Мокрая дорога усыпана гравием. Тревожные звоночки звенят у нее в груди, и что-то подсказывает ей притормозить, когда она приближается к середине моста, но она игнорирует свою интуицию в своем желании убежать от него. Она слышит его шаги за спиной сквозь шум льющейся воды.
– Берегись! – кричит он.
Фонарь вспыхивает у нее за спиной, освещая обвалившуюся часть моста прямо впереди – отвесный обрыв, к которому она мчалась.
Майя вскрикивает, размахивает руками. Она отшатывается от края прямо в объятия Фрэнка.
– Ш-ш-ш… – шепчет он, прижимая ее к себе. – Теперь с тобой все в порядке, просто расслабься. Здесь нечего бояться.
Но Майя не поверит ему дважды. Она вырывается из его объятий и уже собирается перебежать узкий отрезок рухнувшего моста, когда он выключает фонарь своего отца.
Темнота полная.
Поднимается ветер, ливень усиливается. То, что недавно начиналось как прерывистый дождь, переросло в настоящий поток, такой шумный, что пришлось бы кричать, чтобы быть услышанным. Без света фонаря края дороги исчезают в темноте, и если она прямо сейчас пересечет этот узкий участок, каждый шаг либо приблизит ее к безопасности, к машине, к маме, к дому, либо низвергнет в бурлящую реку, которая больше не была тем спокойным ручейком, каким казалась ей раньше.
Поэтому она опускается на землю и на ощупь пробирается вперед. Она проводит ладонями по краям, битый бетон шершав под ее ладонями и коленями. Она знает, что легко может упасть, а она никогда не была хорошей пловчихой, хотя и это не имело бы значения, если бы она приземлилась головой вперед на валун.
Она двигается осторожно, но быстро, поскольку он все еще позади нее – она знает, что он что-то говорит, но изо всех сил старается не слушать, сосредоточившись только на дожде, барабанящем по мосту и реке, превращающем грязь под ней в тину. В конце концов полоса дороги, по которой она пробирается, снова расширяется. Она мгновенно вскакивает на ноги, почти ничего не видя, но все, что ей нужно делать, это оставаться на этой дороге, и она приведет ее обратно к машине.
Она срывается на бег, он следует за ней – она слышит его тяжелые шаги, – не замедляя шага, даже когда дорога снова ныряет в лес.
Но тут у нее за спиной раздается позвякивание ключей. Ее сердце замирает. Ее ноги заплетаются, и Фрэнк надвигается все ближе до тех пор, пока она не чувствует жар его тела, прижимающегося к ней.
– Ты забыла это, – шепчет он ей на ухо.
Она не оборачивается. Она уверена, что могла бы убежать от него – но это не важно, не так ли, если у Фрэнка ключи от ее машины?
– Отдай их мне! – Она говорит настойчиво, но ее голос тонет в шуме дождя.
– Конечно, – отвечает он, слегка возмущенный.
Она протягивает руку за громоздкой связкой, тяжелой от множества ключей ее мамы, висящих на ней, – от дома, машины, рабочего шкафчика, садового сарая – и мини-фонарика. Но Фрэнк вкладывает в ее ладонь совсем не это.
Он отдает ей свой собственный ключ.
Тридцать один
Слезы Майи растопили дыры в лунно-голубом снегу, когда она возвращалась от заброшенного моста к машине своей мамы. Она вспомнила, как в последний раз проходила этим путем, как Фрэнк обнимал ее за плечи, пока она пыталась понять, что они делают под дождем. Она вспомнила, как оглядывалась назад, не в силах увидеть мост или вызвать какие-либо воспоминания о нем или о том, как она пересекла его и покрытую листвой дорогу, уходящую в темноту.
Фрэнк пытался заставить ее думать, что это она ведет себя странно, что он просто проводил ее до машины, как он сама попросила, но она сбежала от него, как только сориентировалась и осознала, что он что-то с ней сделал. Майя планировала рассказать обо всем маме, когда вернется домой.
Но потом задумалась – что именно она скажет маме?
Бренда работала в ту ночь, и Майя, промокшая до нитки, опустошенная и с затуманенной головой после пребывания в коттедже, решила обдумать ситуацию и сделать все возможное, чтобы объясниться утром. Но, проснувшись, она почувствовала неуверенность, словно Фрэнк заронил в ней зернышко сомнения, которое проросло за ночь, затуманив в ее сознании все, что произошло.
Сейчас Майя оплакивала ту версию себя, которая так охотно усомнилась в собственном опыте. Конечно, Фрэнк что-то с ней сделал! Он убедил ее в существовании места, которого не существовало, и каким-то образом заставил поверить, что она там была. Он заморочил ей голову. Слезы вернули чувствительность ее лицу, хотя все остальное тело оставалось онемевшим; снег таял в ее кроссовках, когда она кралась обратно по пустой лужайке перед домом, который принадлежал отцу Фрэнка. Теперь стало очевидным, кто живет здесь в настоящее время.
Потому что где еще мог спать Фрэнк? Вряд ли он мог найти убежище под крышей, существующей только в его голове. Свет в окне больше не горел, и, садясь в машину, она представила, как