В ответ на эти нападки были опубликованы негодующие выступления защитников подлинности шекспировских документов, в свою очередь обрушившихся на недоверчивых и сомневающихся. Один только Уильям загадочно молчал, когда отец с возмущением рассказывал ему о происках врагов. Главный виновник разыгравшихся страстей, творец «шедевров», он не намерен был прекращать игру. Напротив, он даже решил подлить масла в огонь.
Следующей его «находкой» оказалась рукопись неизвестной трагедии Шекспира «Вортижерн», написанной белыми стихами. В пьесе рассказывалось о борьбе бриттов во главе с королем Вортижерном, которую они вели в пятом веке нашей эры против пиктов и шотландцев.
Находка драмы на национальный сюжет, написанной в стиле шекспировских хроник, стала подлинной сенсацией, ажиотаж с открытием шекспировских рукописей достиг высшей точки. Пьесой тотчас же заинтересовались два самые крупные театра Англии: Ковент–гарденский и Друлилейнский. Руководителем последнего был в то время известный драматург Б. Шеридан. Видимо, это и определило выбор С. Айрлэнда, какому из театров передать пьесу для постановки. Причем, Сэмюэл Айрлэнд отнюдь не желал играть роль бескорыстного мецената. В нем проснулся коммерсант. Он потребовал вознаграждения за право постановки и определенную сумму со сборов за спектакли. Дирекция решила не торговаться и приняла условия.
Роли распределили между лучшими актерами: Джоном Кембелом, Салли Сиддонс и другими. Специально был написан пролог, музыку сочинил известный тогда композитор Линли, в эпилоге воздавалась честь и хвала Сэмюэлу Айрлэнду.
Старому букинисту казалось, что триумф близок и публика скажет свое последнее слово. Неожиданно, за несколько дней до премьеры, Сиддонс, сославшись на плохое самочувствие, отказалась от роли: видимо, почувствовав недоброе, она решила не участвовать в столь опасном приключении.
Не дремали и противники Сэмюэла Айрлэнда. Мэлоун опубликовал «Анкету о подлинности документов, приписываемых Шекспиру».
Наконец, была объявлена премьера. 2 апреля 1796 года любителям сенсаций и скандалов было чем потешиться. Еще у входа в театр газетчики, размахивая листками, горланили о манифесте Мэлоуна, в котором маститый критик иронизировал над доверчивостью театра и вновь протестовал против «отвратительного подлога».
Театр был набит битком, зрители волновались, спорили, шумели. Одни были взволнованы тем, что присутствуют, как им казалось, на исторической премьере неизвестной пьесы великого поэта, другие пришли, чтобы быть свидетелями разрешения спора о находке, третьи открыто выражали свое неверие в подлинность текста, вызывая яростные реплики противников.
Начался спектакль. Все шло как будто бы гладко. Однако вскоре отдельные эпизоды и фразы заставили публику насторожиться. В зале складывалась явно недоброжелательная атмосфера по отношению к тому, что происходило на сцене. Время от времени в публике раздавались смешки. Могло показаться, вспоминают очевидцы, что Кембел — Вортижерн во время игры издевался над текстом, патетические сцены превращал в бурлеск. Когда же он по ходу действия произнес положенную фразу: «Мне бы хотелось, чтобы этот мрачный фарс поскорее окончился», — взрыв смеха потряс зал. Непроизвольная аналогия была слишком очевидной. Занавес опустился под свист и улюлюканье зрителей. Трагедия в самом деле кончилась фарсом. Объявление о вторичном представлении было встречено возгласами негодования.
Казалось, спор был разрешен в честном состязании. Однако Сэмюэл Айрлэнд не пожелал признать себя побежденным, провал пьесы не подорвал его веры в подлинность рукописи трагедии. Для остальных же, в том числе и для недавних его единомышленников и защитников, вопрос был ясен. Все они оказались доверчивыми жертвами ловкой мистификации.
Некоторое время Уильям пытался было отрицать свою причастность к подделке, но в конце концов после серьезного расследования и сурового допроса молодой фальсификатор во всем признался.
У старого Айрлэнда была еще возможность спасти свое положение — надо было лишь согласиться, что он, как и все остальные, был обманут. Но старик не пожелал внять голосу разума и упрямо продолжал настаивать на подлинности шекспировских документов. О сыне же теперь отец заявлял, что он «слишком ограничен, чтобы написать хотя бы десять рифмованных строк».
Вскоре в печати появился рассказ Уильяма о подделке: «Подлинная история рукописей Шекспира». Отец счел это предательством, публично отрекся от сына, заявив, что он продался «врагам», и выгнал его из дома.
С этих пор жизнь старого букиниста сильно изменилась. Друзья и клиенты от него отвернулись, газеты издевались над ним, он даже попал в комедию — на сцене театра Ковент–гарден была поставлена пьеса «Любимец фортуны», где автор высмеял С. Айрлэнда под именем Бэмбера Блеклеттера.
Несмотря на все это, С. Айрлэнд продолжал стоять на своем, писал «оправдания», отвечал своим противникам, спорил, даже судился, расходуя на бесконечные тяжбы последние деньги своего состояния.
Позор и общее презрение ускорили его смерть, он умер четыре года спустя, полностью разорившись. Лечащий его врач рассказывал, что и на смертном одре старик настаивал на своей правоте и поносил недругов.
Незавидно сложилась судьба и младшего Айрлэнда. Скитаясь, он познал нужду и голод, не раз писал отцу, умолял о помощи, просил простить, но тот оставался глух к мольбам сына.
Сменив несколько профессий, он, наконец, взялся снова за перо. Ему удалось выпустить несколько посредственных романов и пьес, а также памфлет на библиофилов.
Умер он во Франции через 39 лет после появления подделки. Она принесла ему славу великого обманщика, имя его можно встретить в Британской энциклопедии, на страницах многих исследований, в частности, и в книге Бернарда Гребаньера «Великий шекспировский подлог», изданной в Нью–Йорке в 1965 году.
Автор — «гениальный старик?»
Польский поэт Юлиан Тувим обладал драгоценным качеством, присущим обычно детям. Он умел удивляться. Этот особый дар был неотъемлемой частицей его таланта. Столь редкое качество поэт сумел пронести через всю свою жизнь, оно сопутствовало ему во всем, что бы он ни делал, чем бы ни занимался.
Раскройте сборники его стихов, и вы убедитесь в необычной свежести его поэзии. В особенности это заметно в стихах для детей — чистых и мудрых, открывающих мир глазами ребенка. Об этом же говорят и его увлечения математикой — «таинственной незнакомкой», как называл ее поэт, к которой питал неразделенную любовь. В ней его удивляла и захватывала «магия» чисел. В работе над переводами (а он много переводил, главным образом из русской поэзии) его увлекала «алхимия слова». Тувим любил побороться со стихом, поиграть с ним в шахматы, разбить на кубики, разрезать как картонную головоломку. И лишь потом, говорил поэт, постепенно, старательно складывать разъединенные части, добиваясь того, чтобы перевод стал близнецом подлинника, бесконечно приближающимся к нему по совершенству, заставляя удивляться совершенному «чуду». Способность удивляться сказывалась и в других увлечениях Ю. Тувима. Например, в его библиофильской страсти. Две комнаты на Мазовецкой улице, где до войны жил поэт, битком были набиты книгами, папками, коробками и конвертами с вырезками. Эти сокровища распирали стены квартиры, к отчаянию и ужасу хозяйки дома, а поэт «продолжал копить свои дива дивные».
Собиратели — счастливейшие из людей, заметил однажды Гёте, сам страстный коллекционер. М. Горький многие годы собирал, кроме книг, марки и фарфор; заядлыми филателистами были Чехов, Брюсов и Блок; Анатоль Франс, помимо библиофильских увлечений, был одержим филуменистикой; Герберт Уэллс с азартом ребенка коллекционировал солдатиков; Стефан Цвейг всю жизнь копил автографы и рукописи. Хобби Юлиана Тувима была «любовь к курьезным дисциплинам».
С чего начинается библиотека, рождается страсть к собирательству? С подаренной в детстве книги, со случайно найденной открытки или со знакомства с коллекционером, который заражает вас на всю жизнь вирусом собирательства.
Библиотека Юлиана Тувима началась с жалкой копеечной брошюры, купленной им еще десятилетним мальчишкой. Тридцать пять лет ушло на то, чтобы собрать пять тысяч книг — произведений редких, необычных, можно сказать, странных. Это было оригинальное и по–своему уникальное собрание, отражавшее интересы и увлечения польского поэта.
…Поздно за полночь, когда заканчивался трудовой день Тувима, он усаживался в кресло, и не было для него большего удовольствия и лучшего отдыха, чем перелистывать старинные издания, копаться в каталогах, отыскивая в них новые пополнения для своего собрания. Тувим получал одно время из многих стран проспекты букинистических магазинов и вылавливал на их страницах все, что его интересовало. В эти вечерние минуты он был похож на волшебника из сказки. Таким и изобразили его художники Кобылинские: чародей в своей лаборатории среди фолиантов, а может быть, влюбленный библиофил, которому он посвятил одноименную трагическую балладу; или книгознай, под стать цвейговскому Якобу Менделю, титану памяти и гению библиографии.