общежитии студенты. А кто это, мы сейчас узнаем. Прошу вас.
Взгляды присутствующих устремились на милиционера. Комендант быстрыми фиксированными движениями головы из стороны в сторону добился полного внимания зрительного зала, после чего замер возле оробевшего милиционера, сияя, словно зависший латунный маятник кабинетных часов.
— Товарищи, — замямлил лейтенант, — в нашем районе не так давно произошел инцидент… с участием студентов вашего общежития. Двое студентов… из Одессы… — тут он достал листик и зачитал вслух фамилии Шуры и Манюни, — недалеко от общежития, у гастронома на Московском проспекте…
Завершить фразу ему не удалось, дверь в Красный уголок открылась и в тёмном проёме, прямо за спиной непривычного к публичным выступлениям лейтенанта, появились Шура и Манюня собственными персонами.
Мы рассчитывали на их эффектное появление, но то, с каким ювелирным расчётом, на полуфразе, аккурат на самом интересном месте, они открыли дверь и предстали во всей красе, заставило меня снять перед их виртуозностью невидимую шляпу глубокого почтения.
Первым, согласно разработанному плану, отреагировал комендант:
— Вот они, — заголосил он, не обращая внимания на оторопевшего милиционера.
Дверь с шумом захлопнулась — Шура с Манюней исчезли.
— Задержать их, — подбегая к двери, захлёбывался комендант, зазывая аспирантов и студентов-активистов присоединиться к преследованию, — быстро задержать их, — и осёкся, уткнувшись в закрытую створку.
Он толкнул её рукой, подналёг плечом, отступил назад, быстро разбежался и прыгнул на дверь с разбега. Было видно, как ему больно, но его усилия были тщетны, ни миллиметра подвижек, — снаружи обе створки надёжно подпирали могучие чудо-богатыри Шура и Манюня.
Страшный вой и проклятья раскрасневшегося коменданта только подстегнули толпу жаждущих острых впечатлений студентов и аспирантов, уставших от рутинной скуки дисциплины, скрыто склонных к грубому рукоприкладству и страдающих от ограничений в выплеске внутренней агрессии, ежедневно повинуясь не устоям этики и морали, а всесильному страху отчисления. Были и такие, кто сознательно или подсознательно желали свести с нами счёты, а также солидарные с ними товарищи, решившие за компанию размяться. В порыве праведного гнева несколько крепких ребят принялись сосредоточенно выбивать плечами дверь. В запале, наращивая силу ударов, они довели сотрясение стен до уровня первого, предупреждающего, выброса лавы разбуженным Везувием. На шестом ударе их усилия увенчались ложным успехом, и, словно в жанровых фильмах из мира погонь и приключений, первая пара удалых молодцов, распахнув своими телами настежь дверь, мгновенно исчезла в темноте коридора. По нескольким секундам тишины до их падения на пол можно легко убедиться, что им, всё-таки, удалось преодолеть силу гравитации и пролететь в свободном полёте несколько метров, от пяти и выше. Остальные, возбуждённые азартом погони и безнаказанностью активных боевых действий, погнались за нашими ребятами, разбежавшимися в разные стороны. Комендант, потирая ушибленное плечо и почему-то прихрамывая, семенил следом и раздавал команды, всё глуше и тише звучащие из глубины коридора.
Милиционер, а тут ему надо отдать должное, прикрыл за ними дверь и продолжил своё выступление. Негромким спокойным голосом он очень старательно описал факт происшествия возле гастронома на Московском проспекте со своим участием и участием наших ребят. Говорил лаконично, чётко, опуская подробности, недопустимо скромно, скучно, без изюминки. Меня аж подмывало соскочить с подоконника, отодвинуть его в сторону и красочно рассказать своими словами и так уже обомлевшей после краткого сообщения милиционера аудитории то, что я лично, конечно же, не видел, но очень зримо себе представлял. Но… Кусая от нетерпения губы и нервно подпрыгивая на месте, я всё-таки удержался — нельзя нарушить заготовленное продолжение праздника мести, тем более, что план по исполнению вендетты мы не только выполняли, но и, как положено передовой советской молодёжи, перевыполняли.
Лейтенант, сводный брат краткости, уложился буквально в одну минуту, завершив своё выступление, по-моему, гениальной фразой, которую сам он выдумать не мог — где-то подслушал, это как пить дать:
— Скромность украшает человека, — назидательно проговорил милиционер и протянул руку в сторону закрытой двери.
9.4. Так что же всё-таки произошло?
Пересказывать краткие мемуары этого молодого офицера, который в силу сложившейся экстремальной ситуации и сам не мог помнить всего того, что с ним произошло, не имеет смысла.
Целиком происшедшее звёздное событие, подобно мозаичному панно, фрагмент за фрагментом, складывалось из воспоминаний Шуры, с одной стороны, вѝдения происходящего Манюней, с другой, и потуг лейтенанта (с которым я накануне встречался в отделении милиции для делового и обстоятельного разговора), с третьей. Лейтенант был самым тяжёлым случаем — помнил мало, смутно, обрывками, постоянно путался. В конце концов, достал протокол задержания и прочитал голые факты.
Всё верно, это произошло в те дни, когда игра в покер определила наши жизненные приоритеты, полностью вытеснив на второй и третий план все события, не входящие в зону игровых интересов. Второстепенное обнулялось. Игра, поправ нравственные законы, с эгоистичным лицемерием завладела нашими неокрепшими душами. Не удивительно, что происшествие с участием наших товарищей полностью нивелировалось на фоне гремучих покерных страстей и прошло мимо, не оставив даже штрихпунктирной линии в черновике воспоминаний.
Недели за две до Нового года Шура и Манюня раньше обычного возвращались из института в общежитие. Шуру ну никак нельзя назвать Сашей, Саней или Шуркой. Только Шурой. Широкоплечий, мощный, спортивный парень. Александр вообще не его имя.
Манюню же с его итоговым двухметровым баскетбольным ростом с раннего детства были противопоказаны имена типа Серёжа, Сергуня, а тем более Серый — Сергей и точка. Солидно, по-взрослому, авторитетно. Манюней его называли с большой любовью только самые-самые-самые близкие люди.
На своей остановке, сминая зазевавшихся пассажиров, они с трудом выдрались из жарко протопленной бескислородной среды переполненного троллейбуса. Осмотрелись по сторонам — мир им показался чарующим и восхитительным. А почему нет? Ярко сияет солнце, искрит свежий снег, голубое небо напоминает лето. Такое мироощущение нельзя пропустить, его хочется обязательно зафиксировать, чтобы ещё несколько часов чувствовать мимолётное волшебное прикосновение морозного солнечного дня. Ну, в самом деле, не писать же лирические стихи на тему «Как хорошо после троллейбуса шагать по грязной мостовой, искрится снег вдали и кажется, что ты слегка бухой». Это не годится. Настоящие мужчины отмечают это состояние мелодичным перезвоном тонкого рюмочного стекла, а настоящие герои закрепляют его глухим сотрясением гранёных стаканов.
Наши рыцари без страха и упрёка, Шура и Манюня, переплюнули и супергероев тоже. Набрав полные лёгкие звенящего, слегка попахивающего литейным производством морозного воздуха Московского проспекта, Шура предложил:
— А не выпить ли нам сока?
Шура любил яблочный сок. Готов был его употреблять в любое время суток в немереных количествах. Своё взросление он отметил тем, что перестал есть первое. Всё