Читать интересную книгу Пушкин и 113 женщин поэта. Все любовные связи великого повесы - Литагент «АСТ»

Варна все еще не сдается, и турки стараются ввести в нее подкрепление.

У меня опять целый почти день была изжога, и я весь вечер проспал.

3.  Я продолжаю переводить Ван-дер-Вельде и собираюсь описать студенческую жизнь мою, – очень занимателен был бы рассказ студенческих обычаев, борения их мнений и умов и их вдохновенного стремления к прекрасному. – Вечером я был у Натальи Васильевны, чтобы более у нее не бывать.

Сегодня приехала из Одессы императрица.

4 и 5 октября. День рождения Сергея Михайловича Лихардова я провел почти весь у него: играл в карты и рассуждал с ним и его женой о пустяках; последняя, по обыкновению, была благосклонна ко мне. – Вчера Княженич рассказывал, что Гнедич напечатает скоро свой перевод Илиады. – Недавно, заходя к Пушкину, застал я его пишущим новую поэму, взятую из Истории Малороссии: донос Кочубея на Мазепу и похищении последним его дочери. Стихи, как всегда, прекрасные, а любовь молодой девушки к 60-летнему старику и крестному отцу, Мазепе, и характер сего скрытного и жестокого честолюбца превосходно описаны. – Судя по началу, объем сего произведения гораздо обширнее прежних его поэм. Картины, все несравненно полнее всех прежних: он истощает как бы свой предмет. Только описание нрава Мазепы мне что-то знакомо; не знаю, я как будто читал прежде похожее: может быть, что это оттого, что он исторически верен, или я таким его воображал себе.

Мне должно писать к Лизе, но не знаю что: голова пуста, язык нем, а воображение застыло, или заснуло, или вовсе его нет…

6.  Несмотря на дурную погоду – снег, ветер и грязь, – я был в Департаменте, но по-пустому: там нечего было делать. – Обедал я потом у Бегичевых, а вечер был с Анной Петровной.

7 октября. Из дурной осенней погоды сделался сегодня прекрасный зимний день, который мне тем кажется приятнее, что я сейчас получил презанимательное письмо от Франциуса, в котором он уведомляет меня обо всех наших собратьях и друзьях. – Обедал я у Лихардовых на именинах, а вечером приехал барон Дельвиг после 9-месячного отсутствия. По справедливости, мне можно назвать нынешний день счастливым: довольно бы было и одного из сих происшествий, чтобы сделать его таким.

8 октября. Весь день я провел с бароном. Я не встречал человека, который так всеми был бы любим и столько бы оную любовь заслуживал, как он. Его приветливое добродушие имеет неизъяснимую прелесть; он так прост и сердечен в своем обращении со всеми, что невозможно его не любить. – Из Москвы он привез «Бальный вечер» и сказку Баратынского, которые он скоро тиснет: сам же барон, кажется, ничего не написал.

9.  Баронесса меня довольно холодно встретила, и по сию пору мы ни слова не говорили о прошлом.

10 октября. По утру пришел ко мне Аладьин и принес письмо от Языкова – удовольствие неожиданное и удвоенное новым посланием ко мне, которое он написал по случаю намерения моего ехать на войну. – Если бы такое желание и не таилось во мне, то одного подобного вдохновенного привета довольно бы было, чтобы воспламенить меня. – Аладьин мне читал еще Языкова же послание к Степанову, «Развалины» и переделанное послание к Аделаиде; «Развалины» в особенности хороши, – жаль, что он дает так много Аладьину.

11.  Я почти целый день опять пробыл у барона. Пушкин уже пишет 3 песню своей поэмы, дошел до Полтавской Виктории; тут я увидел тоже виршиписца Коншина. Софья становится нежнее со мною, я от этого в замешательстве: мне не хотелось бы на его [Дельвига] счет гулять, а другого средства нет, чтобы избежать опасности, как не ходить ни к нему, ни к Анне Петровне, что мне весьма тяжело.

12.  Барон мне дал для Языкова списать отрывок «Бального вечера», за что я весьма благодарен. Обедал я у Никитина. – Софья была еще нежнее: что будет – будет. Варна сдалась.

13 октября. Я отвечал Языкову, потом был у Пушкина, который мне читал почти уже законченную свою поэму. Она будет в 3 песнях и под названием «Полтава», потому что ни Кочубеем, ни Мазепой ее назвать нельзя по частным причинам. Казнь Кочубея очень хороша, раскаяние Мазепы в том, что он надеялся на палладина Карла XII, который умел только выигрывать сражения, тоже весьма истинна и хорошо рассказана. – Можно быть уверенным, что Пушкин в этом роде  Исторических повестей преуспеет не менее, чем в прежних своих. – Обедал я у его отца, возвратившегося из Псковской губернии, где я слышал многое про Тригорское.

Софья все еще так же, как и прежде. Также и Лихардова, кокетничает по-старому.

14 октября. В день рождения матери своей приехал сюда государь. Говорят, что взяли Бургас. Поутру я писал к Адеркасу, потом обедал у Бегичевых, а вечер провел с Дельвигом и Пушкиным. Говорили об том и другом, а в особенности о Баратынском и Грибоедове, комедии «Горе от ума», в которой барон несправедливо не находит никакого достоинства.

В 10 часов они ушли ужинать, а я остался с Анной Петровной и баронессой. Она лежала на кровати, я лег к ее ногам и ласкал их. Анна Петровна была за перегородкою; наконец, вышла на минуту, и София подала мне руку. Я осыпал ее поцелуями, говорил, что я счастлив, счастлив, как тогда, как в первый раз целовал эту руку. – «Я не думала, чтобы она для вас имела такую цену», – сказала она, поцеловав меня в голову. Я все еще держал руку, трепетавшую под моими лобзаниями; будучи не в силах выдерживать мой взгляд, она закрыла лицо. Давно подобная безделица меня столько не счастливила, – но зашумело платье, и Анна Петровна взошла.

15–17. Я получил весьма занимательные письма от сестры, от Евпраксии, от матери и от Лизы, и ответы на оные так меня заняли, что я пропустил два дня записей. Материнское письмо очень нежно; она хочет знать мои желания и надежды и т. п. Лиза прислала целый журнал: сначала она говорит о страданиях и разлуке, и, наконец, она жестоко ревнует меня к Катерине Ивановне, думая, что я ее люблю, и что она обманута. На два последние письма я еще не отвечал. – Шахматов, начальник моего отделения, позвал меня к себе и предложил мне жалованье 200 р. в год. Он извинился, что предлагает такую безделицу, и советовал мне оное принять для того только, что считают тех, которые на жалованье служат, как истинно и с большим рвением служащих; я благодарил его за хорошее расположение ко мне и принял предлагаемое.

18.  Поутру я зашел к Анне Петровне и нашел там, как обыкновенно, Софью. В это время к ней кто-то приехал, ей должно было уйти, но она обещала возвратиться. Анна Петровна тоже уехала, и я остался чинить перья для Софьи; она не обманула и скоро возвратилась. Таким образом, мы были наедине, исключая несносной девки, пришедшей качать ребенка. Я, как почти всегда в таких случаях, не знал, что говорить; она, кажется, не менее моего была в замешательстве, и, видимо, мы не знали оба с чего начать, – вдруг явился тут Пушкин. Я почти был рад такому вмешательству. Он пошутил, поправил несколько стихов, которые он отдает в Северные Цветы, и уехал. Мы начали говорить о нем; она уверяла, что его только издали любит, а не вблизи; я удивлялся и защищал его; наконец, она, приняв одно общее мнение его о женщинах за упрек ей, заплакала, говоря, что это ей тем больнее, что она его заслуживает.

Странное было для меня положение быть наедине с женщиною, в которую я должен быть влюблен, плачущей о прежних своих грехах. Но она вдруг перестала, извинилась передо мной, и мы как-то ощупью на истинный путь напали; она просила меня переменить обращение с нею и не стараться казаться ей влюбленным, когда я такой не есть, тогда нам будет обоим легче, мы не будем принужденны в обращении друг с другом, и хотела, чтобы я ее просто полюбил, как друга. Внутренне я радовался такому предложению и согласен был с нею, но невозможно было ей это сказать: я остался при прежнем мнении моем, что ее люблю, что мое обращение непринужденно с нею, что оно естественно и иначе быть не может, согласясь, впрочем, стараться быть иначе с нею. Я поспешил уйти, во-первых, чтобы прервать разговор, который клонился не в мою пользу, и чтобы не дождаться прихода мужа. Я даже отказался от обеда на ее приглашение, ибо я точно боюсь зародить подозрения у барона: я не доверяю ему.

Вечером я нашел ее опять там же. Анна Петровна заснула, и мы остались одни: я не теряя времени заметил ей, что все ею поутру сказанное несправедливо, ибо основано на ложном мнении, что я ее не люблю; она отвечала, написав стихами Баратынского: не соблазняй меня, я не могу любить, ты только кровь волнуешь во мне; я жаловался на то, что она винила меня в своей вине; она мне предложила дружбу; я отвечал, что та не существует между мужчиною и женщиною, да и она бы столь же скоро прошла, как и любовь, ибо, когда я первой не мог удержать за собою, то невозможно заслужить и последнюю. – «Что же вы чувствуете к Анне Петровне, когда не верите в дружбу», – написала опять она; – «И это следствие любви, – отвечал я, – ее ко мне!» И я остановился, не имея духа ей сказать: «Люблю: c’est I’amour», – вырвалось у меня. Она стала упрекать, что я все твержу свое, и слова мне, как в стену горох, и писала, что я должен быть ей другом без всяких других намерений и требований, и тогда она чем более будет меня любить, тем лучше я стану себя вести с нею. Довольный вообще такими условиями, которые я мог толковать всегда в свою пользу и не исполнять, когда мне они невыгодны, я поспешил ее оставить, опасаясь прихода мужа. На прощанье я опять завладел ее рукою, хотел поцеловать ее, но встретил ее большие глаза, которые должны были остановить дерзкого, это меня позабавило: я отвечал насмешливо-нежным взором, как бы веселясь слабостью ее и своей собственной невредимостью.