Итак, к концу 1852 г. конфликт в русско-сербских отношениях стал очевидным. Раздражение князя по поводу вмешательства во внутренние дела Сербии нарастало. Циркуляр был принят, а Гарашанин назначен на новую должность вопреки давлению Петербурга. К этому времени существенно осложнились взаимоотношения российского поверенного в делах в Константинополе А. П. Озерова с представителями западных держав. Его сообщения из турецкой столицы в МИД напоминали сводки с поля сражения. Недаром в ноябре 1852 г. Нессельроде, обычно скупой в выражении собственных чувств и настроений в официальных бумагах, вынужден был положительно отозваться о деятельности Озерова, прибегая к военной терминологии: «Прежде всего, мой дорогой Озеров, я должен сделать Вам комплимент, подобный тому, который я адресовал бы молодому и храброму военному. Дипломатия имеет свои сражения…»[568]
Англия и Франция удвоили усилия по привлечению Сербии на свою сторону. Великобритания выступила с предложением постройки железной дороги от Константинополя до Белграда. Дорога должна была связать Видин, Орсову, Адрианополь, Филиппополь и Софию. Общая смета этого предприятия составляла более 456 тысяч ливров. Сама идея, выдвинутая английским правительством, вызвала чрезвычайное раздражение российских политиков, которые, пользуясь поддержкой австрийцев, осудили «спекуляции английских капиталистов» (speculations de capitalists Anglais)[569]. Российские представители в Белграде должны были уверить сербское правительство в том, что истинные интересы княжества защищает исключительно одна Россия, в то время как западные державы преследуют здесь своекорыстные цели[570].
Активность Франции на Балканах представляла для России угрозу иного рода. 22 ноября Озеров получил из Петербурга предписание под грифом «très secrete», где говорилось о том, что Франция берет на себя обязанность выступать от имени не только всех католических, но и протестантских держав в деле покровительства по отношению к неправославным христианам Османской империи. Ссылки «на известный акт 1740 г. … ни в коем случае не дают Франции права требовать [этого от султана]», – говорилось в секретном документе[571].
Таким образом, многовекторная линия обороны российской дипломатии, получившая сравнение с военными действиями, отражала реальную политическую обстановку, в которой оказалась Россия, строя свои отношения с европейскими державами-соперницами, с одной стороны, и с подопечной Сербией – с другой. Еще не объявленная война уже велась европейскими дипломатами на просторах обширной Османской империи. Российская сторона начинала эту войну с уверенностью в своей правоте. «Только Россия, занимая твердую позицию на Востоке, может предупредить ужасные несчастья и даже, возможно, на какое-то время спасти Турцию» – эти слова принадлежат не руководителям внешнеполитического ведомства, формулирующим принципы деятельности своих представителей за границей, а находящемуся непосредственно в Константинополе Озерову[572].
Перед объявлением военных действий в Белград прибыл новый российский консул Н. Я. Мухин. Война между двумя империями была настолько очевидна, что он сразу же стал персоной нон грата для турецкого правительства. Великий визирь писал сербскому князю, а тот обращался непосредственно к Мухину с изложением требований Порты по удалению российских представителей из Сербии. Александр Карагеоргиевич вынужден был объясняться с Нессельроде. В результате всех этих переговоров консул покинул Белград и обосновался поблизости от него – в Землине[573]. Уже оттуда он обратился к Радосавлевичу с просьбой о том, чтобы тот взял на себя обязанность покровительствовать всем русским подданным, оказавшимся без защиты российского представителя на территории Сербского княжества. Эта просьба стала возможной вследствие «полной гармонии» во взаимоотношениях между двумя империями (России и Австрии)[574].
Сербское правительство с началом военных действий оказалось в затруднительном положении, выход из которого был найден в объявлении нейтралитета. Симпатии сербского общества к воюющей России были очевидны. «Можно полагать, что даже сохранение нейтралитета едва ли будет возможным в том виде, в каком желали бы оного западные кабинеты», – свидетельствовали российские политики[575]. Черногория открыто встала на сторону России. Обращаясь к российскому посланнику в Вене, правительство Черногории «предавало себя и весь народ черногорский в полное распоряжение» русского императора. Ответ Петербурга, переданный через Е. П. Ковалевского, последовал незамедлительно: «…воздержаться от преждевременных необузданных действий»[576]. В то же время российские власти не отказывались окончательно от возможной помощи черногорцев. Ковалевский, направленный в Черногорию, привез из России 60 тысяч рублей на приобретение оружия, сюда же прибыли военные специалисты – артиллерист и инженер[577]. Все это говорило о том, что окончательного решения по привлечению к военным действиям славян Балканского региона российское правительство к тому времени еще не приняло.
Об этом же свидетельствует весьма интересный документ, относящийся к октябрю 1853 г. Это проект депеши российскому посланнику в Вене барону П. К. Мейендорфу относительно использования австрийской территории для переброски в Сербию русского оружия. На документе имеется императорская резолюция «Быть по сему», которой снабжались все одобренные Николаем I инструкции российским представителям за рубежом (т. н. «отпуски»). О секретном характере депеши свидетельствует помета: «NB. Подлинный отпуск написан был карандашом и уничтожен в Министерской канцелярии». Таким образом, мы располагаем не подлинником, а копией документа, который, при всей секретности предприятия, тем не менее присутствует в дипломатической документации. В проекте говорится о том, что сербский князь хотел бы иметь 10 тысяч ружей, но император еще не решил, наступил ли для этого подходящий момент. Вопрос в том, как это сделать, поскольку Порта, безусловно, прервет «все прямые сообщения по Валахии между нашей армией и Сербией». Ничего более не остается, как воспользоваться помощью Австрии – ее правительство не будет препятствовать переправке ружей через Польшу, – «где у нас есть склад оружия» – транзитом в Сербию[578].
Даже с началом военных действий в российских правящих кругах бытовала уверенность в дружественном расположении Австрии. В таком случае от Сербии требовалось немного; во-первых, соблюдения нейтралитета, а во-вторых, сербские власти должны были отклонить возможность «покушения со стороны Порты открыть путь войскам своим через Сербию»[579]. Таким образом, ввиду угрозы новой войны с Турцией Россия вновь оказалась перед выбором: привлекать ли православных христиан Балканского региона к военным действиям или занять прежнюю позицию неодобрения любого несанкционированного освободительного движения «изнутри» Османской империи.
Совместное участие православных подданных Порты и русской армии в военных действиях против Турции имеет давнюю традицию. Хорошо известны военные выступления сербских и русских соединений в период Первого сербского восстания и русско-турецкой войны 1806–1812 гг. Есть все основания говорить об участии сербских и болгарских добровольцев в русско-турецкой войне 1828–1829 гг., несмотря на негативное отношение российского правительства к привлечению славянских отрядов к совместной борьбе. Аналогичные проблемы встали перед русским командованием и после начала Крымской кампании. Однако в это время взаимоотношения России и Сербского княжества были уже качественно иными. Во время русско-турецкой войны 1828–1829 гг. народное воодушевление в Сербии было связано с надеждой на получение твердых гарантий автономного управления провинции в составе Османской империи. Активная поддержка российской дипломатии на протяжении 20-х гг. XIX в., тесное взаимодействие российских посланников с сербскими депутатами создали атмосферу доверия и искренней заинтересованности обеих сторон в обретении Сербией обещанных ей привилегий. Эта совместная работа российских представителей в Константинополе и сербских правящих кругов увенчалась успехом с получением турецких ферманов 1830 и 1833 гг.
К началу Крымской войны обстановка на Балканах изменилась. Россия утратила свое преобладающее влияние в Османской империи, которое она имела после заключения Ункяр-Искелессийского договора. Изменилась и внешняя политика Сербского княжества, которое теперь все более ориентировалось на западные державы. Произошли глубокие преобразования во внутренней жизни Сербии – у руля власти встали уставобранители, покончившие с авторитарным режимом Милоша Обреновича.