Читать интересную книгу ПУТЕШЕСТВИЕ В БУДУЩЕЕ И ОБРАТНО - Вадим Белоцерковский

И, пожалуй, самым поразительным событием стало проведение на другой же день после вторжения чрезвычайного ХIV съезда КПЧ, который осудил вторжение, избрал новое руководство партии из числа искренних сторонников реформ и призвал население страны к неповиновению оккупантам. Делегаты этого съезда были избраны еще весной, когда предполагалось его проведение. Тогда Дубчек не решился его собрать из-за противодействия консерваторов и агентов Москвы, остававшихся в руководстве КПЧ.

В августе съезд проходил в помещении одного из заводов на окраине Праги, в Высочанах, и охранялся невооруженными рабочими.

В условиях такого всеобщего сопротивления советские агенты и коллаборанты в руководстве КПЧ не решились осуществить планы Москвы по созданию «революционного рабоче-крестьянского правительства» и «революционного трибунала», который должен был судить Дубчека и его соратников. Москве пришлось пойти на переговоры с ними, чтобы как-то легализовать присутствие своих войск в суверенной стране. Дубчека и его «подельников», которые в это время почти все уже находились под арестом, срочно доставили в Москву и «предложили» подписать соглашение о «временном» пребывании «варшавских» войск в ЧССР. Им угрожали пытками! Зденек Млинарж,[12] секретарь ЦК КПЧ, который тоже участвовал в тех «переговорах», пишет в своей книге «Холодом веет от Кремля», что Дубчеку и пяти другим членам Политбюро ЦК «показали уже орудия пыток! И каждый из них уже прощался с жизнью»[13].

«Тогда в Кремле, — писал Млинарж, — мы окончательно поняли, что имеем дело с бандой гангстеров». Млинарж при этом вспоминает, что Янош Кадар, глава венгерского руководства, еще до оккупации ЧССР спрашивал Дубчека: «Неужели вы не понимаете, с кем имеете дело?». Кадару казалось невозможным, чтобы Дубчек этого не знал.» (с. 271).

Здесь мне бы хотелось, чтобы читатель задумался над чрезвычайно важным вопросом: изменился ли с тех пор характер власти в России?

В конце августа 68-го соглашение с незначительными уступками со стороны Кремля было чехословацкой стороной подписано. Не подписал его только Франтишек Кригель. Члены чехословацкой делегации безуспешно пытались его уговорить. Вот как об этом пишет Млинарж. «Что они могут мне сделать? — возражал на уговоры Кригель. — Сослать в Сибирь? Расстрелять? Я учел и такую возможность, но подписывать из-за этого не намерен.» «Политические мотивы компромисса, — вспоминает Млинарж, — Кригель обсуждать отказался. Он даже не выглядел политиком. В тот момент это был человек, которому разбойники угрожают смертью, а в качестве выкупа требуют не денег, а честь, детей или жену. В те минуты Кригель повел себя прежде всего как человек, и, как показало будущее, его поведение гораздо точнее отвечало ситуации, чем наше.» (с. 275).

Я подробно привожу эти воспоминания Млинаржа еще и по той причине, что Кригель своим поведением и обликом удивительно напоминает мне Сахарова, которого ведь тоже все кому не лень обвиняли в том, что он не политик, «идеалист», а потом оказывалось, что его поведение было самым «политичным».

После того как Кригель отказался подписать соглашение, сотрудники КГБ увели его с собой, и Брежнев заявил, что Кригель останется в Москве! Но вся чехословацкая делегация, включая президента Свободу, не находившегося под арестом (он сам прилетел в Москву, чтобы выручить Дубчека с его товарищами), категорически отказалась улетать без Кригеля и пригрозила отозвать свои подписи под соглашением. Кремлевские гангстеры пытались давить, торговаться, но на сей раз безуспешно. В конце концов они отпустили Кригеля, привезли его прямо в аэропорт. В Чехословакии Кригель стал национальным героем.

Рассказывая о Кригеле, я ловлю себя на мысли, что среди деятелей Пражской весны не он один был похож на Сахарова. Взять того же Дубчека. Я много читал о нем, и чехи рассказывали, и часто видел его в кинохронике. Это был удивительно симпатичный человек. Он светился добротой, интеллигентностью, скромностью, открытостью. В нем ничего не было от сановного бюрократа. Такое же впечатление производили и многие другие знакомые мне деятели Пражской весны. Но потом я понял, что схожесть эта зиждилась на том, что все они были, как и Сахаров, по-настоящему интеллигентными, цивилизованными людьми — людьми света.

Сопротивление в Чехословакии продолжалось до апреля следующего, 1969 года и сломлено было прежде всего из-за того, что дрогнули и раскололись верхи. Под угрозой нового прямого вмешательства советских войск Дубчек был смещен с поста председателя КПЧ и заменен коллаборантом Гусаком.

При этом трагедия, как это часто случается в истории, сплелась с комедией. Я имею в виду то обстоятельство, что последним поводом для выдвижения ультиматума со стороны Кремля послужила бурная реакция в Чехословакии на поражение советской хоккейной команды в финале первенства мира в матче с командой ЧССР. На финальном матче чешские болельщики подняли плакат с надписью: «Русские, зовите свои танки!», а советские хоккеисты то и дело завязывали на льду драки. На другой день в Праге в честь победы чешской команды собрался гигантский митинг, на котором опрометчиво, на мой взгляд, выступил ближайший сподвижник Дубчека, председатель парламента Смрковский. Кремлевские патриоты были в бешенстве... Люди-то они были ко всему еще и мелкие.

Ота Шик о причинах подавления Пражской весны

Я считаю, что очень интересно посмотреть, как виделась изнутри причина подавления Пражской весны. Один из ее лидеров, Ота Шик, в беседе с венгерским журналистом-эмигрантом Джорджем Урбаном рассказывал:

«Имея перед собой пример венгерских событий 56-го года, нам было ясно, что мы должны с максимальной осторожностью, большим терпением и большой тактической ловкостью продвигаться вперед, чтобы избежать вмешательства Москвы».

«Когда я оглядываюсь теперь назад, — продолжает Шик, — на наши терпеливые приготовления, я вынужден повторить еще раз: мы попытались сделать лучшее и в создавшихся условиях не сделали ничего плохого, по крайней мере так думаю я. Но, к сожалению, в последней фазе (после января 68-го, при проведении реформ. — В. Б.) некоторые вещи заскользили у нас из рук. Одно обстоятельство мы все же не учли при продумывании наших реформ, которые мы так кропотливо подготавливали и шаг за шагом контролировали. В последней фазе возник новый элемент, который ускользнул от нашего внимания: некое самовозгорание всего нашего движения, охватившее в конце концов все население страны. Военная оккупация не заставила себя ждать».

— Отчего же произошло это самовозгорание?

Ота Шик отвечает: «Вразрез с бытующим мнением правительство Дубчека не было правительством, поддерживающим реформы, а было правительством компромиссов и промедлений. Оно состояло из двух групп: из «ортодоксов» и убежденных сторонников реформ. И людям в стране было очень трудно разобраться — против кого следует бороться, а кого следует поддерживать... Если одни из новых руководителей были вполне серьезно за реформы, то другие просто ставили палки в колеса реформаторскому движению. Они все саботировали. И это, естественно, вызывало раздражение в стране.

Повсюду, — рассказывает Шик, — образовывались группы с различными мнениями и интересами, пытавшиеся быстрее продвинуть вперед реформистское движение. Эти группы образовали, так сказать, свой момент силы, который уже никто не мог контролировать. С этого момента вопрос уже не стоял — быть или не быть русскому вторжению, а лишь — когда оно может состояться?»

Единственный шанс, по мнению Шика, мог дать скорейший созыв XIV партсъезда, намечавшегося вначале на апрель 68-го года.

«Избранные (на съезд) делегаты, — пояснял Шик, — были хорошими и опытными людьми, душой и телом преданными делу реформистского движения ... а до апреля русские еще не приняли никакого решения ... они все еще наблюдали, выжидали. Если бы нам удалось созвать наш съезд в апреле, мы выбрали бы на нем новое руководство, сумели бы укрепить нашу политику и взяли бы под свой контроль реформистское движение — и наши советские критики были бы вынуждены держать своих коней в узде... Разумеется, я не могу с полной уверенностью утверждать, что оккупация в этом случае была бы предотвращена, но убежден, что это дало бы нам хороший шанс... Однако нам не удалось убедить Дубчека созвать съезд до апреля. Разногласия между сталинистским и реформистским крыльями руководства вынудили Дубчека медлить... Когда же он наконец решился созвать партийный съезд в сентябре, оказалось слишком поздно. Советские руководители уже приняли решение оккупировать страну еще до партийного съезда».

«В течение 10 лет, — подытоживает Шик, — мы шаг за шагом шли по нашему пути без каких бы то ни было отступлений... Но когда дело дошло до того, чтобы убедить руководство в необходимости созыва съезда до апреля, мы потерпели неудачу, первую за 10 лет. И это фатальным образом обернулось поражением. Когда мы поняли, что партийный съезд не будет созван до сентября, нам стало ясно, что мы проиграли».