всего этого на самом деле не существует. Заставляй себя хотеть даже чувствуя от того стыд. Заставляй хотеть, хоть знаешь, что даже земля под твоими ногами и небо над твоей головой – просто вопросы без ответов, а значит, в любой момент могут обернуться самым злым обманом. Заставляй хотеть, понимая, что за всю свою жизнь ты не получил ответа ни на один свой вопрос. Заставляй хотеть больше чем когда-либо. Потому что потерять эти ориентиры означает потерять основу чего-то сугубо человеческого внутри себя. Заставляй себя мечтать о любви, дружбе, уютном доме в кредит, отпуске на Средиземном море, новом холодильнике и мурчащем коте в своих ногах морозным зимним вечером.
– Я ведь это и делаю, – сказал я.
– Нет. Ты только делаешь вид.
– Мне нужно знать.
– Не нужно. Тебе нужна Необходимость. И если ты хочешь совета: цепляйся за Нее двумя руками и зубами. Цепляйся до последнего. Усмири гордыню, потому что нет в гордыне ничего героического. Нет ничего героического в том, чтобы отвергнуть участие в жизни. Я тебе это гарантирую.
– А Мученик?
– О, Мученик и ему подобные в рабстве. Они зависимы от Необходимости, как от наркотика. Они добровольно надели кандалы и упали Ей в ноги, потому что даже представить себе не могут, что Она перестанет их замечать. Они готовы быть Ей потехой до конца своих дней. Они и сами понимают, что они рабы Необходимости, но в попытках опровергнуть это, в попытках доказать, что их жизнь праведная и священная война, находят страсть столь сильную, что и с другими страстями совладать уже нет сил. А там, где есть страсть, открытая страсть, обращенная наружу, всегда открывается самое яростное и отчаянное участие в жизни. В следующий раз, когда встретишь Мученика, найди в себе силы обнять его. Думаю, около часа он не оторвет свою голову от твоего плеча и рубашка твоя будет мокрой насквозь от его слез. Ибо жаждет любви человеческой, и сердце его рвется от желания разделить с кем-то свою любовь, которая за долгие годы взаперти становится похожа на раковую опухоль.
– И много ты встречал таких, как Мученик?
– Предостаточно, – ответил Ричи и застегнул свой рюкзак.
Я понял, что разговор наш подходит к концу.
– А ты? Один такой?
– Не один. Но один из единиц.
– А тех, кто все прекратил и принял Ее как данность – их много?
– Очень мало. Умных людей всегда было мало. Хотел бы я, чтобы ты был из их числа. Ведь иногда, и ты сам это знаешь, поражение куда величественнее победы.
Он встал и притоптал потухший огонь. Затем повернулся ко мне и посмотрел мне в глаза почти с мольбой.
– Прекрати, – сказал он. – Ты прав: это действительно не просто в одно время в одном месте. Я хотел помочь тебе. Прекрати. Она может быть страшным врагом, но может быть и отличным другом. И это лучше, чем стать ее рабом.
Но я не мог ему этого обещать. А дать пустое обещание не нашел в себе совести.
– Я не могу, – честно признался я.
Он усмехнулся и протянул мне руку.
– Тогда иди домой и хорошенько отоспись. Потому что уже вечером тебе снова в бой.
Я встал и пожал ему руку.
– Спасибо. По крайней мере, отрицать очевидное больше не придется.
– Ну, так что? – сказал Ричи, закидывая рюкзак на плечо. – Она действительно совершенна?
Наглый и провокационный вопрос.
– Она не совершенна, – сказал я, пока Ричи сосредоточил долгий взгляд на востоке, где вот-вот должно было появиться солнце. – У нее есть слабое место, и ты его нашел. Но глядя на тебя, глядя на твою тоску по тому, что ты назвал участием, я не хочу идти твоим путем. Или путем Мученика. Или путем тех, кто все это оставил и сдался. Я хочу найти свой путь, и стать себе богом.
Ричи хлопнул меня по плечу, и пошел прочь.
– Истину говорю тебе: Господь рад был бы не быть Господом, – сказал он на ходу.
Я почему-то был уверен, что мы еще встретимся.
Глава одиннадцатая
День 5. Вечер
Даже не помню, как я добрался до дома. Уже после, когда я проснулся и все еще лежал в постели, стараясь не обращать внимания на головную боль, картинки из моей утренней прогулки отрывками всплывали в памяти. Седое и хмурое утро, безлюдные улочки Старого города, многозначительные взгляды редких прохожих на Главной улице. А еще я помнил, что меня терзала бесконечность этого пути. Мокрый и грязный с головы до ног, хмельной и уставший, я шел, едва не срываясь на бег, и каждая минута этой ходьбы казалась мне часом, в течение которого я преодолевал участок пустыни под палящим солнцем и без капли воды. Помню, что хотелось выпить, после того как Ричи раздразнил меня своей водкой, но купить в такую рань алкоголь было просто негде, что и к лучшему, потому что мое пристрастие к спиртному в течение двух последних дней грозило перейти в привычку. Помню, как вошел наконец в свою квартиру, сбросил с себя вещи, и минут пятнадцать стоял под душем, и, должен признаться, не мог контролировать слезы, которые текли из моих глаз – немые слезы без плача. Потом, помню, как съел две сосиски без хлеба и рухнул на кровать, даже не расстелив ее, и засыпал с дрожью в теле и истерично дергающейся стопой правой ноги.
Ты не совершенна.
Эти слова я шептал, пока мозг не отключился. А во сне видел одно и то же видение, от которого просыпался, не понимая, что проснулся, и в которое вновь окунался, не понимая, что снова сплю. В видении этом я стоял на коленях со связанными за спиной руками и склоненной на плаху головой, а над головой этой, огромных размеров палач в красном плаще и с черной маской на лице, уже занес таких же огромных размеров топор, который должен был отсечь мою голову за какую-то долю секунды. Не было никакого эшафота, и казнь проводилась на Центральной площади Лоранны, напротив парка, с которым она была разделена Главной улицей. Площадь была наполнена людьми, окружившими нас с палачом плотным кольцом, а чуть в стороне стояла небольшая трибуна, на которой я мог разглядеть трех человек в черных мантиях, и людьми этими были Картон со своей коробкой на голове, господин Асфиксия и в центре Червоточина. Она стояла с поднятой вверх рукой, готовая вот-вот опустить ее, дав тем самым палачу сигнал к действию, и я понимал, что