на мокрые камни, прижал ее дрожащее мелкой дрожью тело к себе.
– Выпей, – сказал я, и она послушалась.
Затем долго смотрела мне в глаза, и в тот момент я очень отчетливо понимал, что передо мной действительно душевнобольная, настолько бешеным был ее взгляд. Она вновь вскочила на ноги, скинула с себя свой пиджак, заставила подняться меня и принялась расстегивать мне ремень.
– Держи меня! – сказала она и, схватив меня за руки, перекинулась спиной через перила моста. – Держишь?
– Держу, – ответил я, предчувствуя, что сейчас со мной случится что-то неземное.
Червоточина крепко обхватила меня ногами за спину, освободила правую руку и, взяв в нее мой член, сама направила по самому желанному маршруту. Я крепко перехватил ее руки чуть ниже локтей, она полностью расслабила спину и глубоко запрокинула голову. Стоило мне на секунду забыться, ослабить хватку и она рисковала рухнуть в воду. Но, клянусь, никогда в жизни еще не был я столь силен и сосредоточен на каждом своем движении, как в те минуты. Обладая ей на том Кровавом мосту, под непрекращающимся дождем и практически в темноте, я чувствовал себя буквально властелином вселенной, и искренне желаю каждому мужчине хоть раз почувствовать то же самое, хоть раз ощутить себя богом благодаря женщине. Мне казалось, что для меня нет ничего невозможного, и скажи она мне тогда достать луну, не знаю как, но я бы это сделал. Мне казалось, что я способен одной силой мысли обрушить небеса, стоит мне только захотеть этого. Мне казалось, что с каждым следующим толчком, через нее, как через некий канал, в меня проникает неведомая всем людям сила вселенной.
От неземного счастья и наслаждения у нас не хватало сил даже на стоны, и я слышал только синхронное, учащенное и хриплое дыхание. Дождь лил уже почти стеной, и только обострял ощущения. Пальцы, сжимавшие ее руки, свело мне судорогой, и я боялся, что уже никогда не смогу их разжать; это было единственное, чего я тогда боялся. Иногда она поднимала голову и тогда мы просто смотрели друг другу в глаза, читая в них все законы мироздания, все грехи и добродетель человечества, все безумие и страсть времени и пространства.
Вместе с нами закончил и дождь. Потом мы просто сидели во тьме на мосту, прислонившись к перилам, не волнуясь о том, что можем заболеть, молчали и пили вино.
– Проси, что хочешь, – она первой нарушила тишину.
– Запомни меня, – ответил я именно то, чего хотел от нее.
– Обещаю, – сказала она и передала мне бутылку с последними глотками.
– Проси и ты, – сказал я.
– И ты сделаешь?
– Да.
– Все, что захочу?
– Да.
Она пошарила в кармане своего пиджака, который теперь лежал на ее коленях, и достала… удавку. Самую настоящую удавку, обрезанную чуть выше затягивающего узла, чью принадлежность я сразу разгадал.
– Надень ее.
Я тяжело сглотнул, потому что ожидал чего угодно, но точно не этого.
– Я правильно понимаю, что…
– Да, это последний галстук моего ублюдочного мужа. Ты обещал.
Действительно, обещал. А потому взял веревку в руку, примерно минуту рассматривал ее со всех сторон, в тайной надежде, что Червоточина вдруг передумает, чего, разумеется, не произошло. Я накинул петлю на шею, а Червоточина плотнее подтянула узел.
– Посмотри на меня, – сказала она.
Я повернул к ней лицо и встретился с ее взглядом. Во взгляде этом пылала чистая ненависть, от осознания которой я вдруг словно обмяк. Эта ненависть полностью сломала мою волю, я вдруг понял, что не принадлежу себе, что я теперь не я, а кто-то другой. Может быть, тот, кто когда-то уже надевал эту петлю на свою шею, кто уже видел этот взгляд и испытывал эту выжигающую ненависть.
– Прости меня, – прошептал я в полубреду.
– Никогда. И гореть тебе в аду вечно за то, что ты со мной сделал. Лезь, – она указала на сосну.
Я посмотрел на перекладины, вбитые в ствол дерева, и встал на ноги, даже не думая спорить. Да я и не хотел спорить. Я стал пленником наваждения, я стал рабом, которому за счастье, что его госпожа просто говорит с ним, не то, что о чем-то просит. Я был готов на все, только бы чувствовать эту ненависть, которой дышала женщина, подарившая мне самый незабываемый вечер в моей жизни, чувствовать этот наркотический яд, лишающий меня права выбора. И если ей была нужна моя жизнь, значит, так тому и быть.
Я ухватился руками за скользкую деревяшку и полез, даже не сомневаясь, что смогу влезть и не сорваться. Не такой конец мне был уготован, не случайное падение должно было прервать весь этот цирк. А мой прыжок. Прыжок на брусчатку моста, к ногам прекраснейшей из женщин. Пока я лез вверх, то несколько раз словно издалека до меня доходила мысль, что стоит мне снять с шеи петлю, и я вновь стану собой, вновь верну себе контроль над своей жизнью. Но дело в том, что мне этого и не хотелось. Никогда в жизни еще я не чувствовал такой легкости, как от осознания того, что мне ничего не нужно решать, что за меня уже все решено, что никакие заботы не могут омрачить разум. Влезая по этой сосне, я чувствовал просто неземной, гипнотический покой, который доставался мне такой дорогой ценой, и на такой короткий отрезок жизни. Но этот покой стоил того. Пять минут в царстве абсолютной беззаботности, где ты бесправная марионетка и прекрасно это сознаешь – вот оно истинное счастье, способное перечеркнуть десятки лет свободы выбора.
Наконец я оказался на площадке из прогнивших досок, которые когда-то были основанием деревянного домика, подошел к краю и посмотрел вниз. Мне казалось, что я вижу прямо перед собой этот ненавистный взгляд, горящий черным огнем, и хотел смеяться над всем человечеством, ищущим испокон веков счастья в любви. Ох, не там, глупцы… не там вы ищете. В ненависти ищите.
– Прыгай! – услышал я ее голос в ночной тишине. – Прыгай.
Я уже занес ногу, но в тот самый миг, как на несколько секунд показалась луна, вдруг бросил взгляд налево, в сторону психушки, где уже почти во всех окнах погас свет, и вновь увидел мужской силуэт. Но не тот, который видел ранее – в этом не было сомнений: этот был иначе одет и выше ростом. Он стоял примерно в центре моста, и хоть увидеть, куда он смотрит, не было никакой возможности, я был уверен, что смотрит он на меня.
– Прыгай же! – повторила Червоточина.
А я медленно поднял