что этот парень — убийца. Вот такая она мстительная. Честно, я бы ничуть не удивился, если бы она это сделала.
Аллейн минуту-другую раздумывал. Синьор Латтьенцо подошел к стоявшему на берегу Руперту Бартоломью и теперь энергично говорил что-то и хлопал его по плечу. Мистер Реес и мисс Дэнси все еще расхаживали по воображаемой палубе, а маленькая мисс Пэрри, с грустным видом сидевшая на простом стуле, наблюдала за Рупертом.
Аллейн спросил:
— А мадам Соммита терпеливо относилась к этим вспышкам Марии?
— Думаю, да — по-своему. Конечно, случались и ужасные сцены. Этого можно было ожидать, не так ли? Белла угрожала Марии увольнением, Мария устраивала истерику, и обе начинали рыдать, и все возвращалось к тому, с чего начиналось: Мария массировала ей плечи и клялась в вечной верности. Итальянки! Мать честная! Но все было иначе, совершенно иначе с этим мальчиком. Я никогда не видел, чтобы она кем-нибудь так увлекалась, как случилось с ним. Она была без ума от него. Влюблена по самые уши и даже выше. Вот почему она так болезненно отреагировала, когда его озарило насчет этой его оперы, и он захотел устраниться. Он, разумеется, был совершенно прав, но у Беллы не было совершенно никакого музыкального вкуса. Совсем. Спросите у Беппо.
— А мистер Реес?
— Никакого музыкального слуха.
— В самом деле?
— Факт. Он и не притворяется, будто что-то понимает. Конечно, он рассердился на мальчишку за то, что тот ее разочаровал. Монти дива говорила, что опера отличная, а для него ее слова были правдой. Ну и, потом, он, конечно, не хотел, чтобы из этой вечеринки вышла катастрофа. В каком-то смысле, — сказал мистер Руби, — ситуация была как в фильме «Гражданин Кейн»[61], только тут все было наоборот. Что-то вроде того. — Он немного помолчал. — Мне чертовски жаль этого парнишку.
— Видит бог, мне тоже, — сказал Аллейн.
— Но он молод. Он это переживет. Но все же на ней лежала большая ответственность.
— Скажите-ка мне вот что. Вы ведь знали ее лучше, чем кто бы то ни было, верно? Вам о чем-нибудь говорит фамилия Росси?
— Росси, — задумался мистер Руби. — Росси? Погодите. Подождите секунду.
Словно в качестве подсказки, а может быть, предупреждения, от причала на другом берегу донеслись хриплые гудки, словно не меняющая тональности строчка из песни: «Таа-тати-та-таа. Та-таа».
Лес появился на палубе и махал своей красной шапкой.
Реакция находящихся на острове была мгновенной. Они поспешили собраться вместе. Мисс Дэнси размахивала своим шерстяным шарфом. Мистер Реес поднял руку в римском приветствии. Синьор Латтьенцо высоко поднял над головой свою тирольскую шляпу. Сильвия подбежала к Руперту и взяла его под руку. Хэнли вышел из укрытия, из дома вышли Трой, миссис Бейкон и доктор Кармайкл и стали со ступенек указывать друг другу на Леса. Мистер Руби заорал:
— Он сделал это! Молодчина, он это сделал!
Аллейн вынул из нагрудного кармана носовой платок и еще один из кармана пальто. Он подошел к краю воды и просигналил: Отличная работа. Лес вернулся в рубку и коротко прогудел в ответ.
Обитатели острова взволнованно говорили друг другу, что этот сигнал должен означать, что катер снова на ходу, что озеро, несомненно, выглядит спокойнее, и что, когда прибудет полиция, она сможет его пересечь. Никто не говорил о надежде на то, что они все смогут уехать.
Они двинулись к дому и вошли туда в сопровождении мистера Рееса, который с мрачной веселостью сказал, что второй завтрак подадут в библиотеке.
Трой и доктор Кармайкл подошли к Аллейну. Они, похоже, были в хорошем настроении.
— Мы закончили с уборкой, — сказала Трой, — и нам есть что сообщить. Давайте по-быстрому перекусим и встретимся в студии.
— Только не слишком заметно, — сказал Аллейн, понимая, что сейчас за ним пристально, хоть и тайком, наблюдают почти все, кто находится в доме. Себе и Трой он принес безукоризненный томатный сок. Они присоединились к Руперту и Сильвии Пэрри, которые стояли поодаль от остальных и не смотрели друг на друга. Вид у Руперта был все еще нездоровый, но, как показалось Аллейну, уже не такой безумный; в его манере появилась даже какая-то напыщенность и мрачная застенчивость.
Сильвия стала его аудиторией, подумал Аллейн. Будем надеяться, она понимает, во что ввязывается.
Руперт сказал:
— Я рассказал Сильвии о… прошлой ночи.
— Я так и подумал, — сказал Аллейн.
— Она считает, что я правильно поступил.
— Хорошо.
Сильвия сказала:
— Я думаю, для этого понадобилось огромное мужество и артистическая искренность, и я в самом деле считаю, что это было правильно.
— Очень достойное умозаключение.
— Ждать ведь уже недолго? — спросил Руперт. — Приезда полиции? — Он говорил довольно высоким и неустойчивым голосом, с какой-то фальшивой легкостью, которую используют некоторые актеры, когда пытаются передать подавленные эмоции.
— Вероятно, нет, — ответил Аллейн.
— Я, конечно же, буду главным подозреваемым, — заявил Руперт.
— Руперт, нет, — прошептала Сильвия.
— Моя дорогая, это же очевидно. После моего представления у финального занавеса. Мотив. Возможность. Всё остальное. Нам лучше смотреть правде в глаза.
— Нам лучше не делать об этом публичных заявлений, — заметила Трой.
— Простите, — важно сказал Руперт. — Я, конечно, веду себя глупо.
— Что ж, — бодро сказал Аллейн, — это вы сказали, не мы. Трой, не пора ли нам разобрать твои рисунки?
— Хорошо. Давай. Я и забыла.
— Она оставляет их неприкрепленными, и они устилают пол, — объяснил Аллейн. — Наш кот как-то раз уселся на предварительный набросок портрета премьер-министра и превратил его в цветок из джунглей. Пойдем, дорогая.
Доктор Кармайкл уже ждал их в студии.
— Мне не хотелось идти на этот второй завтрак, — сказал он. — Вы уже сказали ему? — спросил он у Трой.
— Я хотела дождаться вас, — ответила Трой.
Они ужасно собой довольны, подумал Аллейн.
— Скажите вы, — произнесли они одновременно.
— Уступаю даме, — сказал доктор.
— Ну давайте же, — сказал Аллейн.
Трой осторожно сунула тонкую руку в глубокий карман платья. Большим и указательным пальцем она вынула что-то, завернутое в один из носовых платков Аллейна. Она обычно пользовалась его платками, потому что предпочитала платки побольше, а когда погружалась в работу, часто путала платок с тряпкой для кистей — с печальным результатом как для платка, так и для своего лица.
Она отнесла свой трофей на стол для рисования и положила его там. Затем, искоса взглянув на мужа, она достала две чистые кисти из свиной щетины, и воспользовавшись ими, словно палочками для еды, ловко развернула платок и отошла в сторону.
Аллейн подошел к столу, приобнял ее за плечи и посмотрел на то, что лежало на столе.
Большой тяжелый конверт, помятый и обгоревший,