Читать интересную книгу Великая Китайская стена - Джулия Ловелл

Десятилетия середины XVI века стали тяжелым временем для степи — лишь изредка племена Алтана не испытывали угрозы голода, — превратив вопрос дани и торговли (лошади и меха в обмен на зерно и бобы) в реальное дело жизни и смерти. «Весной, — сообщал один из минских чиновников, наблюдавший за племенами Алтана, — они частенько умоляют наших патрульных купить их скот: одного быка за горсть или примерно столько риса или бобов… Те, кто уж совсем в трудном положении, снимали с себя шубы или приносили шкуры или конский волос, чтобы отсрочить голод еще на один день». Янь Сун, бывший в 1550-х годах главным министром, вероятно, оказался недалек от истины, когда описывал Алтана и его орду как «всего лишь отряд разбойников, охотящихся за едой, — не о чем беспокоиться». Но когда император отказался позволить торговлю, означавшую для монголов выживание или голодную смерть, они излили свою досаду на соседей и утолили голод в набегах по всему северному Китаю.

В 1541 году, не в первый раз, Алтан представил через посланника прошение принести дань. Цзяцзин приказал не принимать прошения, усилил гарнизоны в Сюаньфу и Датуне и объявил награду за голову Алтана. На следующий год Алтан направил нового посланника в Датун, чтобы повторить просьбу. Правильно уловив политические ветры, дующие из Пекина, губернатор арестовал посланника; того выволокли на базарную площадь и порубили в куски. Довольный таким дипломатическим вероломством, император ясно дал понять, что удовлетворен и одобряет такую линию, повысив в должностях и наградив всех, кто был причастен к этому делу.

Алтан-хана разгневал столь возмутительный поступок, и северным провинциям Китая — особенно Шаньси — пришлось на себе испытать ужасные последствия непримиримости китайского императора в течение восьми особенно черных лет, последовавших за кровавым убийством посланника Алтан-хана в 1542 году. «Разбойники возмутились, — как-то нехотя сообщает «История династии Мин», — и предприняли великое вторжение, вырезая деревни и крепости». Это была самая что ни на есть карательная операция кочевников, обрушивших бурю разрушения на выбранные цели, лишавших деревни всего, что можно было использовать. «Каждый раз, совершая набеги на Китай, они забирали каждый грамм железа и каждую пядь хлопчатобумажной ткани», — сетовал один из чиновников. Вскоре в опустошенной провинции Шаньси — она едва могла прокормить себя и в лучшие времена — начался голод. В течение 1540-х годов монголы все глубже и глубже вгрызались в территорию Китая, жгли, убивали. Но главное, они забирали все, что, как считали, могли получить путем торговли, но в чем им было отказано из-за упрямства Мин: зерно и вещи — и повседневного спроса (металл и посуда), и предметы роскоши (правда, их оказалось до обидного мало в опустошенных приграничных провинциях Китая).

В 1545 году все повторилось: голод, прошение принять дань, жестокий отказ и возмездие — голод и мор на севере заставили Алтана добиваться торговли. Рассчитывая на такую же награду, которая была выдана в 1542 году, слуга одного из чиновников убил монгольских посланников. Император не удосужился хоть как-то серьезно наказать его. В 1547 году головы очередных монгольских посланцев были присланы к минскому двору. Через два года, возвращаясь после набега на Сюаньфу, к западу от Пекина, монголы оставили зловещую угрозу — записка, привязанная к стреле, выпущенной в сторону китайского лагеря, гласила: если торговля не будет возобновлена, монголы в ту же осень нападут на столицу.

Такого тупика в отношениях между китайской империей и степью еще не бывало. Ни одна династия настолько последовательно не отказывалась от контактов с севером — сравним, например, частые даннические миссии, которые принимал двор династии Хань, посылку принцесс, объезды с процессиями, устраиваемыми Суйским императором. И в скором времени после этого дипломатическая каменная стена стала воплощаться в физические формы. В условиях, когда монгольская ставка в Хух-Хото господствовала над равнинными землями, ведущими к Датуну, минские военачальники в 1540-х годах принялись возводить стены на северо-западе от столицы, на бесплодных равнинах к северу от Датуна и Сюаньфу. Создавалась двойная линия, образующая оборонительный эллипс, который начинался на восточной стороне петли Желтой реки, выдавался на север от Датуна, затем по дуге шел на юг, до соединения с северной частью неподалеку от прохода Цзюйюн. Идея заключалась в том, чтобы защитить районы Шаньси, опустошенные набегами в 1530–1540-х годах, и создать двойную или даже тройную линию обороны прохода к Пекину со стороны Хух-Хото и Ордоса, заполняя прореху в обороне, оставшуюся в северозападном валу Юй Цзыцзюня (который к 1520–1530-м годам в любом случае уже начинал разрушаться). Хотя местность, где стояла внешняя, самая северная стена, была холмистой — средняя высота составляла тысячу метров — и, соответственно, холодной, сухой и негостеприимной, на отдельных участках она представляла собой совершенно плоскую равнину и не имела серьезных естественных препятствий. К югу шла внутренняя стена, стратегически использовавшая более гористую местность; проход у Яньмэня, непосредственно к югу от Датуна, лежит на линии пиков высотой от полутора до трех тысяч метров. Некоторые из них являются священными горами Китая: например, Утай и Хэн — места паломничества, где сегодня гнездятся буддийские храмы с ярусными крышами. Один из них, Храм, Парящий В Воздухе, беззаботно примостился на перекладинах, вбитых прямо в скалу.

К 1547 году военачальник, возглавлявший строительство, сообщил: еще несколько месяцев работы, и пятисоткилометровая «преграда, разделяющая китайцев и варваров, будет завершена». По мере хода строительных работ, ведущихся в этом районе другими военачальниками, ромб оборонительных сооружений, намеченных к северу и западу от Пекина, в последние десятилетия династии Мин неуклонно вырастал в восьмисотпятидесятикилометровую стену, в отдельных местах состоящую из участков в две, три или даже четыре линии, которые через каждые несколько сотен метров прерывались башнями и сигнальными вышками. Из оригинальных построек 1540-х годов сегодня можно увидеть сравнительно немного: ни один из земляных фортов вокруг Датуна не обкладывался кирпичом в стиле полюбившейся туристам Великой стены до 1570-х годов. Сегодня меж иссушенных складок, утопленных в унылую коричневую местность вокруг Датуна, видны разрушенные, в основном земляные стены — по большей части непрерывные на протяжении нескольких десятков километров, побитые ветрами, дождями и песком. И опять их либо растащили местные крестьяне, использовавшие землю и камень для строительства домов или устраивавшие в прежних стенах захоронения, либо их порушили во время японских вторжений в 1930-х годах. Но там, где они сохранились, изначальные восьмиметровые фундаменты, слишком широкие для нынешних руин всего в три-четыре метра высотой, позволяют представить физическую стать оригинальных стен, которые вырастали из блеклых равнин северной Шаньси. Названия сохранившихся фортов демонстрируют помпезность, присущую оборонявшемуся империализму минского Китая: Внушающий Благоговейный Страх Козлоподобным Варварам, Добивающийся Победы.

До конца 1549 года двор плотно сидел в Пекине, уверенный в непогрешимости своего упрямства и в прочности новых рубежных стен. До того момента укрепления, построенные в 1540-х годах, помогали: кочевники Алтан-хана не могли пробиться через несколько сотен километров стены, прикрывавшей северо-западные подходы к Пекину. Но после этого — когда кочевники доскакали до самой восточной или западной оконечности стен — они стали бесполезны. Пока китайцы не были готовы создать непрерывное заграждение по всему периметру своей территории — план, по крайней мере теоретически, обсуждавшийся в конце века, — и мобилизовать практически все мужское население империи для его охраны (этого династии Мин так и не удалось осуществить), кочевники находили варианты обхода стены и текли, словно вода, по пути наименьшего сопротивления.

К 1550 году Алтан-хан и его монголы сообразили — для преодоления стены им достаточно проехать некоторое расстояние до бреши в оборонительных сооружениях на северо-востоке от Пекина. На западе Датун и Сюаньфу частично еще держались, так как начальник Датуна платил кочевникам, голодавшим после пятимесячной засухи, чтобы они не нападали. Однако в конце сентября — в самый сезон для набегов, когда на полях северного Китая колосится урожай и работают люди, беззащитные и уязвимые вне своих городов и городских стен, — монголы вышли севернее столицы и разбили лагерь чуть больше чем в тридцати километрах от Пекина, в Тунчжоу. Этот город стал последним, где минские армии остановились для передышки, прежде чем выбить монголов из Пекина в 1368 году. Кочевники три дня грабили и жгли пригороды столицы. Правда, пригороды — это не сам город, центр управления с кварталом императорских строений. Однако стратегически и символически они были жизненно важными для столицы. Непосредственно к северу от Пекина находилось излюбленное место отдыха минского двора — зеленая, радующая глаз чуть всхолмленная местность с разбросанными по ней павильонами, летними особняками, речками, храмами и заросшими лотосами озерами. Все перечисленные красоты тянулись на протяжении нескольких десятков километров вдоль многочисленных поселений с их повседневной жизнью и производством. Далее спокойная местность переходила в дикие, поросшие кустарником горы, по которыми извивалась Великая стена, какой ее представляет всеобщее воображение. В качестве последнего оскорбления Алтан 30 сентября лично во главе семисот солдат подошел к северному фасу городской стены и постучался в ворота Аньдин (Ворота Спокойствия И Безопасности), изначально предназначенные служить триумфальными для императоров, возвращавшихся из победоносных походов на север.