— Это война. Разве ты не ожидала этого, когда захватила меня? Война, пока мой народ не освободит меня. Лучше обращайтесь со мной осторожнее.
Люр потеряла контроль над собой, вырвался долго сдерживаемый гнев.
— Отлично! Мы сотрем твоих желтых псов с лица земли раз и навсегда. Я с тебя сдерут кожу или выкупают в котле — или отдадут Калкру. Выиграют твои псы или проиграют, от тебя мало что останется. С тобой поступят, как я захочу.
— Нет, — сказал я, — как я захочу, Люр.
Голубые глаза сверкнули. А карие глаза смотрели на меня все с тем же презрением.
— Дай мне лошадь. Мне не нравится твое прикосновение… Двайану.
— Тем не менее ты поедешь со мной, Эвали.
Мы въехали в Карак. Барабаны били то громко, то тихо. Но все с тем же неизменным безжалостным ритмом. Он поднимался и падал, поднимался и падал. Как смерть, шагающая по пустым могилам — то тяжело, то легко.
На улицах было много народу. Все смотрели на Эвали и перешептывались. Не было ни приветственных криков, ни веселья. Все казались подавленными, испуганными. Я понял, что они так напряженно вслушиваются в бой барабанов, что едва воспринимают наш проезд. Теперь барабаны звучали ближе. Я слышал их звуки прямо с противоположного берега реки. И язык говорящих барабанов покрывал все остальные звуки. Он повторял и повторял:
— Э-ва-ли! Э-ва-ли!
Мы въехали на площадь перед черной крепостью. Тут я остановился.
— Мир, Люр.
Она бросила насмешливый взгляд на Эвали.
— Мир! А зачем тебе теперь мир между нами, Двайану?
Я спокойно ответил:
— Я устал от кровопролития. Среди пленных есть рррллия. Прикажем привести их сюда, чтобы они могли поговорить с Эвали и с нами двумя. Потом часть их отпустим и отправим через Нанбу с посланием, что мы не причиним вреда Эвали. Попросим рррллия прислать на утро посольство для переговоров о постоянном мире. Если договоримся, они смогут забрать с собой Эвали целой и невредимой.
Она, улыбаясь, ответила:
— Значит, Двайану боится карликов?
Я повторил:
— Я устал от кровопролития.
— Боже мой! — вздохнула она. — А не единожды слышала, как Двайану хвастает, что всегда выполняет обещания — и поэтому он получил плату авансом. Боже мой, как изменился Двайану!
Она ужалила меня, но я сумел сдержать гнев; я сказал:
— Если ты не согласна, Люр, я сам отдам приказ. Но тогда наш город будет осажден и станет легкой добычей врага.
Она обдумала мои слова.
— Значит, ты не хочешь войны с маленькими желтыми псами? И считаешь, что если мы вернем им девушку, войны не будет? Тогда зачем ждать? Почему не отправить обратно всех пленников? Отведи их на Нансур, начни переговоры с карликами. Барабанный разговор быстро решит дело — если ты прав. И тогда в эту ночь барабаны не будут нарушать твой сон.
Верно. Но я ощутил в ее словах угрозу. Правда заключалась в том, что я не хотел отправлять Эвали назад. Если она уйдет, я знал, что у меня никогда не будет шанса оправдаться в ее глазах, сломать ее недоверие, вернуть веру в то, что я Лейф, которого она любит. Если выиграю время, смогу добиться этого. И ведьма тоже знает это.
— Не следует торопиться, Люр, — вежливо сказал я. — Они подумают, что мы их боимся; ведь ты тоже так решила. Для заключения такого договора нужно что-то большее, чем торопливые сообщения барабанов. Нет, задержим девушку как заложника, пока не договоримся об условиях.
Она склонила голову, думая, потом посмотрела на меня ясными глазами и улыбнулась.
— Ты прав, Двайану. Я пошлю за пленниками, как только смою с себя грязь Сирка. Их приведут к тебе. Тем временем я сделаю больше. Я пошлю сообщение карликам на Нансуре, что скоро их товарищи прибудут туда с посланием. Это по крайней мере даст нам время. А время нам необходимо — нам обоим.
Я пристально взглянул на нее. Она рассмеялась и пришпорила свою лошадь. Я проехал за ней через ворота на большую огражденную площадь. Она была заполнена солдатами и пленниками. Здесь барабаны звучали громче. Казалось, барабаны, невидимые, бьют в самом городе. Солдаты были явно обеспокоены, пленники возбуждены и вели себя вызывающе.
Пройдя в крепость, я собрал офицеров, не принимавших участия в нападении на Сирк, и приказал усилить охрану стен, выходящих на мост Нансур. Приказал отдать сигнал тревоги, который приведет к нам солдат с внешних постов и окружающих ферм. Приказал усилить охрану городских ворот и передать всем желающим укрыться в городе, что они могут это сделать, но только до наступления сумерек. Оставался час до наступления ночи. Так что они успеют. Все это я сделал на случай, если наше предложение будет отвергнуто. Если его отвергнут, я не желаю участвовать в кровопролитии в Караке, которое будет сопровождать осаду, пока мне не удастся убедить малый народ в своей доброй воле. Или убедить Эвали, что я стремлюсь к миру.
Сделав все это, я отвел Эвали в свои комнаты — не в помещения верховного жреца с черным осьминогом на стене, а в анфиладу удобных комнат в другой части крепости. Меня сопровождал небольшой отряд, с которым я был в Сирке. Здесь я передал Эвали Даре. Вымылся, переоделся, мои раны промыли и перевязали. Окна мои выходили на реку, и в них раздражающе звучали барабаны. Я приказал принести еды и вина и привести Эвали. Дара привела ее. О ней позаботились, но она отказалась поесть со мной. Она сказала мне:
— Боюсь, мои люди не поверят твоим посланиям, Двайану.
— Поговорим об этом позже, Эвали. А что касается того первого послания, я не посылал его. И Тсантаву, умирая у меня на руках, верил, что я не посылал его.
— Я слышала, как ты сказал Люр, что пообещал ей взять Сирк. Ты не солгал ей, Двайану: Сирк уничтожен. Как я могу тебе поверить?
Я ответил:
— Ты получишь доказательство, что я говорю правду. А теперь, поскольку не хочешь есть со мной, иди с Дарой.
С Дарой ей не будет плохо. Дара солдат, а не лживый предатель, и сражение в Сирке, как и любое другое сражение, часть ее профессии. Эвали ушла с Дарой.
Ел я мало, а выпил много. Вино придало мне бодрости, усталость покинула меня. Я решительно отставил на время печаль о Джиме, думая о том, что предстоит сделать и как сделать это лучше. Послышался стук в дверь, и вошла ведьма.
Ее рыжие волосы были причесаны в форме короны, в них сверкали сапфиры. Ни следа сегодняшнего сражения, ни следа усталости. Глаза чистые и ясные, красные губы улыбаются. Голос негромкий и сладкий. Прикосновение к руке вызвало у меня воспоминания, которые я считал ушедшими с Двайану.
Она позвала, и за ней вошло несколько солдат и два десятка пигмеев, не связанных; при виде меня в их глазах вспыхнула ненависть, но и любопытство тоже. Я спокойно заговорил с ними. Послал за Эвали. Она вошла, и золотые пигмеи бросились к ней, окружили, как толпа детей, щебеча и напевая, гладя ее волосы, касаясь ее рук и ног.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});