Розалинда остановилась внизу тускло освещенного лестничного пролета, невольно отметив, что много светильников просто не заправлены промасленным тростником. Тем не менее мысли ее продолжали неустанно крутиться вокруг Черного Меча — как ей следует вести себя по отношению к нему. Больше всего ее тревожило состояние его исполосованной спины. Чтобы раны не воспалились, ими нужно заняться со знанием дела, и лучше всего, если врачеванием займется она сама. Но конечно, отец будет против, тут и гадать нечего.
Вообще-то ее не должны были заботить его раны, раз он пострадал по собственной вине. Он поступил с ней возмутительно. Но каждый раз, когда она вспоминала, что все эти муки достались ему из-за нее, сердце у нее разрывалось на части, и она не могла обрести утешение в лукавых доводах по поводу того, что тогда у нее не было выбора и перед ней открывался лишь один путь к спасению: вступить в брак по обряду весеннего обручения и посулить награду. Или по поводу того, что он получил от их обручения несравненно больше, чем она. Но ни то ни другое не имело никакого значения — она не могла избавиться от гнетущего чувства вины.
Он меня обесчестил, напоминала она себе. Он пошел на это, прекрасно зная, что для нее это бесчестье, и прекрасно понимая, что их «обручение» — это вообще никакой не брак. Он пошел, на это, движимый только похотью и алчностью. И все-таки когда она думала о том позорном моменте… Когда она вспоминала, что он вытворял с ней ради собственного удовольствия…
Ее с головы до ног пронизала дрожь, поднимая со дна души запретные чувства. Постыдное тепло разгоралось в глубине ее естества. Тело, предательское тело выдавало ее напряжением и жаром в самых потаенных уголках, обрушивая на нее волну воспоминаний… обо всем. Она едва устояла на ногах от накатившей слабости, и была вынуждена в поисках опоры прислониться к каменной колонне.
Ох, да ведь она-то сама ничем не лучше, распекала себя Розалинда. Что же такое она сама, как не сосуд греха, если могла так бесстыдно откликаться на ласки подобного сластолюбца!.. Однако, кайся не кайся, а есть вещи, которые невозможно отрицать. Ей доводилось слышать о грехе сладострастия. Эта тема часто всплывала в речах священников, посещавших Миллуорт, но она никогда не понимала вполне, что же это такое — сладострастие, похоть… Не составляло никакого труда согласно кивать и поддакивать священникам, когда те осуждали виновных в столь ужасном грехе. Лишь теперь она начала осознавать мощь этих чувств, мощь непреодолимого влечения одного тела к другому.
Она прерывисто вздохнула, ожидая, когда же ее руки и ноги, все еще дрожащие, снова обретут привычную уверенность. Она решила, что после ужина отправится в часовню замка. Может быть, усердные молитвы и покровительство Пресвятой Богородицы помогут ей победить греховные порывы. Она станет молиться о прощении, она станет молиться, чтобы ей были дарованы силы. И усердней всего она станет молиться о том, чтобы Черный Меч не проболтался.
— Ешь, дочка, ешь, — уговаривал ее отец. щедрой рукой накладывая всяческую снедь к себе на деревянное блюдо.
— Я поем, обязательно поем, — заверяла она его без особого воодушевления. Она была слишком растревожена мыслями об Эрике и о том, каким образом ей удастся осмотреть его раны без ведома отца. Даже если бы подаваемые на стол яства имели аппетитный вид, она не смогла бы их есть; кусок просто не лез ей в горло.
Предполагалось, что этот ужин должен стать чем-то вроде праздничного пира — в ознаменование ее возвращения домой. Поэтому Розалинде пришлось приветливо улыбаться и изъявлять сердечную благодарность множеству людей — рыцарям, ратникам и слугам, занимающим разное положение в иерархии обитателей замка. Но теперь, когда они сидели за столом на возвышении, все признаки празднества улетучились, во всяком случае на ее взгляд. Отец посвятил все свое внимание еде и беседе с сэром Роджером, сидевшим по левую руку от него; тем же занялись — по примеру лорда — управляющий поместьем, имя которого она не сразу запомнила, и сенешаль Седрик. Вскоре вся зала гудела от хриплых громких голосов и стука деревянных кубков, ударяющихся о дощатые столы. Мужчины, составлявшие основную массу едоков, казалось, вообще забыли о ее присутствии; она чувствовала себя заброшенной и одинокой. Даже Клив, который сидел в дальнем конце залы среди других пажей, похоже, не находил ничего плохого в таком беспорядочном застолье. Обводя взглядом шумное общество, Розалинда подумала, что сейчас отдала бы все, лишь бы оказаться подле милой тетушки Гвинн, восседающей во главе стола у себя в Миллуорте.
Она опустила взгляд на кусок горелого жаркого и еще острее ощутила тоску по Миллуорту. Там люди не набрасываются на еду, подобно свиньям у кормушки. Там каждая трапеза — это достойный ритуал, который свершается при участии вышколенных слуг и сопровождается спокойной музыкой. Беседы в Миллуорте учтивы и ведутся вполголоса. А здесь! Ругательства, нечестивая божба — хоть уши затыкай. Похоже, тут вообще забыли о правилах приличия. Она раздраженно покосилась на отца. Если хозяин замка не печется о благопристойности, чего же можно ждать от других?
Ее это задевало.
Тетушка Гвинн являла собой образец хозяйки замка, и, быть может, из всех уроков, преподанных Розалинде в Миллуорте, этот оказался самым важным.
Глаза у Розалинды загорелись, и с пробудившимся интересом она еще раз осмотрелась по сторонам.
Как и на лестнице, добрая четверть настенных светильников не горела — их нужно было заправить. Стены покрыты копотью, грязью и паутиной. Стебли тростника, которыми был присыпан пол, уже давно отслужили свой срок и превратились чуть ли не в труху, где привольно жилось насекомым и каким-то мелким тварям.
А столы!.. Их не покрывала никакая ткань, а столешницы отнюдь не блистали чистотой. На поверхности разборного дубового стола, за которым сидела она сама, красовалось липкое пятно от некогда пролитого вина. В стыках досок скопилось множество хлебных крошек, а царапины и зазубрины на досках служили убедительным свидетельством, что ножами здесь поработали на славу. В любом случае столы требовалось отскоблить и покрыть свежими скатертями.
В праведном негодовании она поджала губы — не таким был Стенвуд при жизни ее матери. За те годы, что Розалинда провела вдали от дома, замок превратился в мужское логово, где никто не заботился об удобствах, столь милых женскому сердцу. Но теперь, раз уж она здесь, придется взять это на себя, и, может быть, наряду со всеми прочими делами она сумеет позаботиться и о Черном Мече.
Воодушевленная этой перспективой, она повернулась к отцу. Он энергично пережевывал какой-то кусок, размахивая ножом, на жирное лезвие которого была насажена гусиная нога.