похожа на маленькую птицу, забывшую улететь осенью на юг, и теперь ей приходилось прятаться в огромном несуразном шалаше, чтобы не замерзнуть. Она шла, закрывая голую шею от летящих навстречу снежинок воротником пальто, придерживая его рукой в тонкой перчатке. «Наверно, ей холодно», – отчего-то подумал я и обернулся, посмотрев ей вслед. Она заходила в здание, где располагалась редакция.
Еще немного подышав свежим воздухом и понаблюдав за спешащими людьми, я решил сходить на соседнюю улицу, где прятался небольшой крикливый базар. Там продавалось все, что можно было только пожелать, от свежих фруктов и овощей до хламья и древних вещей, которые могли понадобиться только сумасшедшему. Я купил у одной крупной, похожей на медведя, торговки пару яблок и мандарин и пошел по укутанному снегом маленькому переулку, выходящему на большой проспект.
Вокруг была жизнь. Я, не скрывая интереса, засматривался на прохожих: мне так интересно вдруг стало какие у них лица и о чем они думают. Марк был прав, повсюду была жизнь, а я существовал в своем бумажно-книжном мире, как случайно проползавшее насекомое, которое раздавили, когда захлопывали книгу, и теперь оно осталось там навсегда в виде засохшего отпечатка и тонкой высушенной хрустящей оболочки.
Проходя мимо большого деревянного стенда, обклеенного множеством различных объявлений, обрывков старых бумажек, газет, афиш и плакатов, мое зрение зацепилось за какие-то буквы, которые, как свет маяка, вырвали меня из пучины размышлений. Я воротился к стенду и замер – большими красными буквами на одном из плакатов было напечатано: «ЦИРК», посредине был нарисован могучий мужчина в красно-белых полосатых штанах и жилетке, который с ловкостью кидал в воздух огромные гири, а внизу курсивом гласило: «Впервые в нашем городе представление невероятного силача Джонни!».
– Силач Джонни! – воскликнул я от радости, и женщина с девочкой, стоявшие рядом и также рассматривавшие стенд, испуганно отодвинулись от меня. – Вы понимаете, это силач Джонни! Это мой друг, он выступает в цирке! – пояснил я им, и женщина с девочкой, опасливо оглядываясь, поспешили уйти.
Я, припрыгивая от радости, побежал к киоску, где продавали билеты.
– Билет в цирк, пожалуйста, – сказал я, улыбаясь во весь рот, и протянул в окошко деньги. Женщина, закутанная в пуховые платки, грозно и недоверчиво посмотрела на мое счастливое лицо, будто я был похож на голодранца, намеревавшегося ее обокрасть.
– Один? – громогласно спросила она и еще более грозно посмотрела, я бы сказал даже угрожающе.
– Да один.
– И что же ты один пойдешь?
– Да, один пойду, – неуверенно ответил я и втянул шею.
– И почему один?
– Потому что я один и, следовательно, мне нужен один билет, – я уже нетерпеливо переминался с ноги на ногу.
– Почему ты один? – женщина никак не собиралась отдавать мне билет.
– Простите, дайте мне уже билет и я пойду. Это какой-то нелепый разговор.
– Не дам тебе билет, – громыхнула она, и я, ошеломленный, уставился на нее, а тетка нагло продолжила взирать на меня.
– Тогда отдайте деньги и я пойду.
– Не отдам. Или покупаешь два билета или уходишь.
Я чуть не подавился слюной.
– Извините, это уже переходит все границы. Дайте мне билет или верните мне деньги, а то я…
– Что ты? – тетка смотрела на меня, как на пойманную муху, бесполезно трепыхавшую крыльями. – Под новый год берешь один билет! Где твоя жалость к самому себе? Я сказала, бери два билета. Быстро раскупят, потом, когда понадобится второй, их уже не будет.
– Мне не понадобится второй, потому что я один, черт возьми, и давно уже один! – я вспылил: мое терпение готово было вот-вот лопнуть, я ужасно хотел просунуть руку в окошко и добраться до этой тетки, чтобы хорошенько ее отмутузить. Теперь я понимал, почему они все прятались так далеко от покупателей.
– Два или ничего! – она, держа в толстой руке два красных билета, плавно провела их возле моего лица, будто я был тигр, а она – дрессировщик с куском мяса.
– Хорошо! Давайте два этих дурацких билета! – не выдержал я и протолкнул ей деньги за второй билет.
Тетка вдруг подобрела, улыбнулась и добродушным зычным голосом сказала:
– Девушку пригласи, балбес!
Когда я, взвинченный и разгоряченный от неожиданного столкновения с наглостью, вернулся в редакцию, там стоял хохот. «Неужели все еще обсуждают меня и Дину Сало?» – подумал я и решил, что пора всем устроить проверку материалов, а бездельникам сделать выговор. Но тут ко мне по-панибратски подскочил Замейко и, ковыряясь в зубах зубочисткой, выдал:
– Тут такое было, ты не представляешь! Пока тебя не было, тут одна сумасшедшая приходила, всех на уши подняла. Загляни в кабинет к мухе Цеце, там все со смеху катаются от того, как Цеце рвала и метала!
Мухой Цеце называли заведующую детским разделом в нашем журнале. Это была женщина в возрасте, сухощавая, с довольно непростым консервативным характером, носила очки в толстой роговой оправе и строгие черные платья. На самом деле ее звали Цецилия Львовна, но между собой мы обычно ее звали мухой Цеце. У нас с ней не очень хорошие были отношения. Она считала, что я слишком молод и глуп, чтобы управлять журналом, которому она посвятила всю свою жизнь, и конечно, по ее мнению, это было совсем не солидно, чтобы я командовал такой взрослой и опытной женщиной, как она. Поэтому нами негласно было решено, что я не вмешиваюсь в ее раздел и полностью доверяю ее опыту и компетенции. И это меня, в принципе, устраивало, так как мне меньше всего хотелось с ней сталкиваться, ибо всякое общение с ней меня вводило в некий ступор, где я был несуразным ребенком, а она воспитателем, который мог спокойно треснуть указкой по моей голове.
– Пожалуй, в другой раз загляну, – сказал я. – Хватит болтаться без дела, Замейко, займись делом, ты уже и так просрочил материал.
– Хорошо, хорошо, сейчас приступим! – воскликнул он, но продолжил рассказывать: – Когда ты ушел, сюда зашла босячка, такая вроде ничего, мелкая. Спросила, где отдел детской редакции, ну мы ей показали, и там началось. Сначала было тихо, а потом слышим, муха Цеце визжит, а эта босячка, что-то пытается ей доказать. Потом Цеце вылетает к нам, размахивая листком бумаги, и зачитывает нам стишок той барышни. Стишок-то несуразный, похожий на бред сумасшедшего, но мы больше не из-за него начали смеяться, а из-за Цеце. Она превзошла саму себя, так унизила эту босячку, что, ей-богу, мне даже жаль ее стало. Эх, комедия настоящая, и в цирк не ходи. Представление было что надо, жаль ты пропустил.
– И что же девушка? – спросил я.