Оказавшись внутри стены, я еле сдержался, чтобы не закашляться. Все здесь было в пыли и паутине, которую, похоже, не тревожили десятилетиями. Это лишний раз подтвердило мою теорию о том, что этим проходом уже давно никто не пользовался, а значит, нам следовало быть предельно осторожными. Я поделился своими соображениями с отцом, и он тут же обогнал Диму, став во главе нашей маленькой экспедиции.
Вокруг нас находились кирпичные стены, покрытые слоем копоти, которая, должно быть, просачивалась сюда из камина. Я провел пальцем по ближайшей стене, и он стал черным, как смоль. Вытерев руку о джинсы, я продолжил осмотр. Расстояние между стенами было не больше метра, так узок был ход. Мы осторожно спускались по лестнице, которая вела куда-то вниз и вбок. Отец впереди тщательно проверял каждую ступеньку, прежде чем опустить на неё ногу. И хотя ступени тоже были из кирпича, я пару раз слышал, как отдельные обломки с гулким стуком скатывались вниз.
Через десять шагов лестница свернула за угол. Сюда уже не проникал свет из гостиной, и нас еще плотнее обступила темнота. Мы шли один гуськом, потому что два человека тут не разошлись бы. С каждым шагом мы все глубже и глубже спускались под землю. Очень скоро я понял, что мы идем по винтовой лестнице. Нам постоянно приходилось поворачивать, и это мешало ориентироваться; скоро я уже не мог определить, с какой стороны мы пришли.
Долгое время вокруг нас ничего не менялось. То ли лестница была такой длинной, то ли отец шел слишком медленно, но мне показалось, что за то время, которое мы спускаемся, вполне можно достичь чуть ли не центра земли. Мой фонарь освещал только фигуру Патрисии, которая шла прямо передо мной. Её нежно-розовый халат стал почти черным от соприкосновения со стенами, но, похоже, это не сильно её заботило.
Я шел, придерживаясь за стену, и вдруг она завибрировала под рукой, и мы одновременно остановились. Вибрация нарастала, пока не перешла в гул. На нас посыпалась штукатурка, лишив возможности видеть и дышать. Лестница под ногами начала трястись, и Патрисия, не удержавшись, упала назад, свалив меня на пол; падая, я больно ударился копчиком об одну из ступенек и, кажется, ободрал кожу на локте.
Наконец где-то в последний раз лязгнуло, и дверь, через которую мы вошли, с громким хлопком затворилась за нашими спинами. Наступила тишина, нарушаемая лишь нашим сбивчивым дыханием. Я помог девушке встать на ноги и поднялся сам. Тряхнув головой, я вызвал новое облако пыли и решил, что пусть лучше все остается как есть. Остальные тоже не стали отряхиваться, хотя все были покрыты ровным слоем красноватой кирпичной пыли
— Целы? — услышал я голос отца.
— Порядок, — ответил я ему немного хрипло, так как дышать было все еще тяжело.
— Ну, тогда пошли.
Я видел, как свет от его фонарика дрогнул, и он продолжил спуск.
— Это закрылась дверь, не так ли? — тихо спросила Патрисия.
— Угу, — кивнул в ответ Дима, но потом, сообразив, с кем разговаривает, попытался утешить её. — Не бойся, мы найдем другой выход. К тому же миссис Гридл знает, что мы здесь, и, если что, позовет кого-нибудь на помощь.
Патрисия ничего не ответила, а я подумал, что вряд ли милая старушка станет утруждать себя нашими поисками.
Мы продолжили спуск. Первые изменения, которые я заметил, были связаны со звуками. До нас стал доноситься шум капающей воды, как если бы мы шли где-то под протекающими канализационными трубами. Потом появился запах, и это было намного хуже. Особенно трудно пришлось Патрисии. Воздух вдруг стал густым и каким-то спертым. Нас окутало зловоние, и дышать стало очень тяжело. Поначалу я подумал, что пахнет той самой канализацией, но по мере того, как запах становился сильнее, во мне крепла уверенность, что так может пахнуть только разлагающаяся плоть.
Патрисия оторвала край своего халата и повязала его на лицо, оставив снаружи только глаза. У меня в кармане нашелся носовой платок, которым я тоже прикрыл нос. Стало немного полегче. Не знаю, как с этим справлялись отец и брат, так как их я не видел. До меня доносился лишь сдавленное хриплое дыхание Димы, который, судя по звукам, с трудом боролся с тошнотой.
Вскоре я заметил, что стены начали расходиться в стороны. Раньше я без труда мог дотронуться до обеих сразу, а теперь это стало невозможным. Ширина прохода увеличилось примерно до трех метров и продолжала расти. Теперь я шел рядом с Патрисией и мог видеть силуэты отца и брата.
Неожиданно впереди послышался всплеск воды и папин удивленный возглас. Я еле успел остановиться, чтобы не налететь на брата. Посветив фонариком, я заметил, что лестница, по которой мы так долго шли, закончилась, и мы стоим на пороге длинного коридора, сводчатый потолок которого находится на высоте не менее двух с половиной метров. Мне оставалось лишь догадываться, насколько глубоко мы спустились под землю.
Я спустился с последней ступеньки, и мои ноги тут же оказались в воде. Посветив на пол, я увидел, что он на несколько сантиметров покрыт водой. Вода была холодной, она тут же пропитала кроссовки насквозь, и я почувствовал, как пальцы ног начали замерзать. Взгляд невольно скользнул на домашние тапочки Патрисии. Заметив это, она смущенно улыбнулась мне и осторожно ступила в воду, стараясь при этом сохранить улыбку. Надо сказать, это далось ей с трудом.
Мы быстро выяснили, что коридор, по крайней мере, в той его части, где мы находились, был абсолютно прямым. Так что особого выбора у нас не было, и мы пошли вперед. Начался еще один бесконечный переход. Я мог бы предположить, что мы давно вышли за пределы отеля, если бы коридор не начал вдруг сворачивать, закручиваясь, как и лестница, по спирали.
В конце концов мы достигли следующего помещения; в темноте было сложно судить о его размерах и назначении. Мы прошли через высокую арочную дверь, наверху которой было что-то написано, и я задержался, решив прочитать надпись. Она гласила: «Оставь надежду всяк сюда входящий». Это позабавило меня. Похоже, Холмс искренне считал себя чуть ли не самим Люцифером, так как по легенде именно эти слова были начертаны над вратами ада.
Прочитав надпись и подивившись про себя амбициям Холмса, я решил догнать остальных, пока они не ушли слишком далеко. Но, как оказалось, они не продвинулись дальше порога. О помещении, в котором мы оказались, можно было сказать наверняка лишь одно — зал был огромным. Свет наших фонарей не мог не только охватить его, но даже осветить хотя бы одну из стен кроме той, что была за нашими спинами. Я чувствовал — это и есть конец нашего пути. За это красноречиво говорил запах, который здесь достиг своего апогея.