разумеется.
Из разговора в «аквариуме» я узнал три важные новости: уже час заседало партбюро; Петряев воскрес — он ночевал в редакции, снова бодр и свеж; утром приехал Шилов.
Я поискал глазами Нину — в «аквариуме» ее не было. Ну да, она на своем месте, должно быть, охраняет заседание.
Мне очень хотелось посмотреть на нее. Может, и спросить кое о чем. Нет, пожалуй, просто посмотреть. В коридоре было пусто. Я приоткрыл дверь с надписью «А. Ю. Петряев». В Нининой комнате никого не было. Но на ее столе стояла машинка с вложенным листом бумаги. Должно быть, Нина вышла на минутку. Я решил подождать. Из-за дверей в кабинет слышались голоса — сразу несколько. Заседание, видно, проходило бурно. Я стал вспоминать, кто у нас в партбюро. Шилов, Ангелина, Веспучин, кто-то из типографии, кажется, Скраднов из наборного. А кто еще, я вспомнить не мог. По-моему, раньше был Старик. Чей-то визгливо-тонкий тенор (не понимаю чей) прокричал: «Нет, выгнать с работы мало, под суд отдать его, под суд!» Уж не обо мне ли речь? И опять крик: «…вызвать Кузнецова, пусть расследуют». Пожалуй, мне не надо тут оставаться. Надеюсь, меня пригласят на бюро. Но пока лучше уйти. Напишу Нине, чтобы она вышла ко мне на минутку. Я подошел к ее столу. Рядом с машинкой лежал лист бумаги, исписанный наполовину. Я взял карандаш, но тут увидел свою фамилию и прочел все, что было написано. Вот оно, слово в слово.
Наверху крупно: «Нина, перепечатайте срочно». Затем заголовок: «Возмутительный случай». И дальше:
«Сотрудник газеты «Лопатинская правда» тов. Петунин А. П., которому была поручена организация беседы за круглым столом по борьбе с алкоголизмом, передававшейся по областному телевидению, явился на мероприятие в нетрезвом виде, что внесло дезорганизацию в ход беседы и послужило причиной ее срыва. Редакция приносит извинения зрителям и читателям. К Петунину А. П. будут применены строгие меры. Главный редактор А. Петряев. 27. VIII.65 г.».
Затем красным карандашом его же рукой:
«Перепечатать и сдать в набор. В текущий номер. А. П.».
И ниже синим карандашом:
«Я этого делать не буду. Так нельзя. Н. Бойко».
Трудно сказать, что было со мной тогда. Я стоял над заметкой Петряева, читая ее снова и снова. Наконец я очнулся. Хотел было взять листок и сунуть в карман. Зачем? Не знаю. Вероятно, я понимал, что он мне пригодится в дальнейшем. Но я этого не сделал.
«Пока записка в ее руках, Нина со мной. А если возьму — Нина не будет со мной», — что-то в этом роде подумалось мне. И я отошел от стола.
«Нина — мой хороший товарищ и друг», — повторял я про себя, и от этих слов мне становилось лучше.
За дверью продолжали спорить. Бубнил бас — должно быть, говорил Шилов. Тенор пока молчал. Однако как умеет визжать Петряев!
Странно — я повеселел. Казалось, с чего бы? После всего, что я сегодня услышал, особенно же после того, что прочитал, мне следовало пасть духом. Но я не пал. Факт. «Он не пал — злостный алкоголик и диверсант, Петунин А. П.».
И я ушел, так и не оставив Нине записки. Ушел, и никто не видел, что я там был.
Обвинитель и обвиняемый
Через час меня вызвали на бюро. На месте Петряева сидел Шилов. У него было усталое лицо, глаза покраснели. Наверное, ночью в дороге не удалось уснуть. Пепельница была полна окурков, табачный дым не успевал уходить в окно. Ангелина Адамовна, Веспучин и Скрадов сидели, Петряев быстро ходил по комнате. Когда я вошел, он остановился, будто запнулся, и закричал дискантом:
— Вот он, многообещающий журналист! Рассказывайте про свои художества! Выкладывайте все начистоту! Так будет лучше для вас! Хотя все равно вам придется отвечать за срыв политически важного мероприятия!
Шилов остановил его:
— Сядьте и успокойтесь. Товарищ Петунин, ответьте, пожалуйста, на вопрос: какие из неудач вчерашней беседы произошли по вашей вине? Как вы сами считаете?
Петряев фыркнул и подскочил в кресле.
— Пусть он лучше расскажет, как налил водку в кувшин!
— Товарищ Петряев, еще раз прошу — успокойтесь. Мы вас слушаем, Петунин.
Я сказал, что из всех неудач принимаю на себя две: исчезновение Карасева, за которым не проследил, и опечатку в программе. Я считывал ее после машинки и не заметил, что вместо фамилии Петряева появилась моя. Затем, повернувшись к Петряеву, я объявил:
— А водку в кувшин я не наливал.
— Я встретила вас с этим кувшином в коридоре, — вклинилась в разговор Ангелина. — Это было до беседы. Может быть, вы все-таки объясните, каким образом в кувшин попала водка?
В голосе ее звучали обличительные ноты.
— Погодите, — сказал Шилов, — это какая-то пародия на угрозыск. — Он сказал уже, что водку в кувшин не наливал.
— Да, но с кувшином ходил он, а не кто другой. Это все видели! — выкрикнул Петряев.
— Я налил в кувшин воду, принес и поставил на стол. Больше я к нему не прикасался.
— Не довольно ли о кувшине? — спросил Шилов. — А то мы из него не вылезем.
— Надо знать, как он, — Петряев уставил в меня палец пистолетом, — относился к этому мероприятию вообще. Как отлынивал от работы. Сопротивлялся, отказывался от некоторых поручений… Надо все это учитывать, и тогда будет ясно, кто хотел сорвать беседу. Этот комсомолец, видите ли, еще колеблется, вступать ли ему в партию, и нагло ухмыляется: «Я еще подумаю!» Вот его истинное лицо. Надо его видеть и тогда…
Я вскочил. От злости я просто задохнулся. Вот как он использовал мои слова, негодяй! Открываю рот, но ни слова не могу выговорить. Я шагнул к Петряеву.
— Сядь! — заорал Шилов.
Петряев продолжал свою речь:
— …и тогда не нужны эти математические выкладки: кто брал кувшин, кто ходил с кувшином, кто и что наливал в кувшин. Вы правы, Петр Захарович, дело не в кувшине, а в принципиальном отношении к делу! Вы тут говорили: «способный журналист», а он не имеет своих мыслей. А когда ему подбрасывают мысль, он, видите ли, не хочет слушать. Десять дней возится с планом, и в результате имеем ноль. Не в состоянии организовать двух человек для выступления…
«Врет и не запнется», — думал я.
— …Он, видите ли, не может перенести, что ему не дали места в передаче, и подсовывает свое имя в программу, чтобы хоть как-нибудь вылезти в эфир…
«Ах ты сволочь? — закричал я и стал молотить кулаками по его мерзкой роже. — Дрянной демагог, подлец! Всех меряешь на свой аршин, гнида поганая!»
Но все это в мыслях. На самом деле я сидел понуро