нежным кашемировым шарфом – совсем стареньким, бабушка говорила, что он остался от мамы. Заниматься еще больше? Да она… да ради такого… Братовник! Герман недовольно морщился, когда она занималась дома – он же не бездельник, работает, устает, дома хочется тишины. Значит, придется здесь, в родных стенах. Правда, Герману и это может не понравиться. Иногда трудно бывает ему что-то объяснить. Может просто запретить – как на прошлой неделе, когда Олеся собиралась посидеть в кафе с Кариной, – может и вспылить. Потом будет целовать и называть дурочкой. Наверное, она и впрямь дурочка. Он же всего-навсего старается подтянуть ее до своего уровня. Чтоб не ловить недоуменных взглядов друзей (и особенно подруг): где ты «такое» откопал и, главное, на фига? Рядом с блестящим Германом Олеся действительно была слишком… обыкновенной. Тусклой. Неподходящей.
Но если получится победить в Братовнике… или хотя бы пройти отбор – один кандидат от страны, все сурово, – тогда она ведь будет уже не «непонятно кто», а вполне видная персона?
– О чем задумалась, звезда факультета? – Улыбающийся Лешка стоял совсем рядом с кабинетом Риммы Федоровны. – Тебе уже сказали?
– Угу.
– Не слышу восторга в голосе, – хмыкнул Каринкин жених.
– Какой восторг, Леш? Страшно!
– Тебе? Страшно?
– А тебе нет? От одной Гнесинки нас двое, а представь, сколько всего в национальном отборе? Так что даже на этом уровне все вилами на воде, а уж в Чехии, где со всего мира…
– Лесь, ты вообще? – Он покрутил длинным «скрипичным» пальцем у виска. – От нас, видите ли, двое. Я тут, насколько понимаю, чисто для мебели. Ну чтоб ты не расслаблялась. Так-то ты меня как стоячего обойдешь. Да и весь этот национальный отбор. Ну кто тебе ровня? Разве что Сметанкин – помнишь, из Питера? Да и то. От тебя ж искры летят, когда ты играешь, а он… Да и программа у него попроще. Ты ж «Розу» повезешь? И, кстати, думаешь, там, в Чехии, много будет тех, кто…
– Леш, я пока ничего никуда не везу. Еще пахать и пахать, – она мотнула головой и включила мобильник. Ох, двенадцать неотвеченных! И время… ох и еще раз ох. Одиннадцатый час! Долгонько они с Риммой Федоровной занимались. Герман сердился, когда она забывала включить телефон. И расписание помнил, и звонил постоянно, беспокоился, где она и что с ней. Но это тоже было приятно.
– Что, потерял тебя твой повелитель? – хмыкнул Лешка. – Бросала б ты его.
– Спятил?
– Ну тогда хоть после Братовника подумай на эту тему.
Вот дурак-то!
Знакомая черная машина стояла совсем рядом, и Олеся счастливо заулыбалась. Все, все получится! И Лешку она обойдет, вот! Ведь сама Римма Федоровна сказала! Сложность подготовленной программы – это ведь тоже будут учитывать. Лешке до «Последней розы лета» как до Китая пешком. И даже питерскому Сметанкину тоже! Спору нет, он сильный исполнитель, но сейчас Олеся пожалуй что и сильнее. И ей нужно победить именно сейчас! Тогда уж никто не посмеет недоуменные взгляды в ее сторону кидать.
– Братовник? Это где? – лениво переспросил Герман, когда Олеся уселась в машину.
– Это в Чехии. Международный конкурс имени Яна Кубелика.
– Типа будете мериться, у кого смычок длиннее?
– Герман! – возмутилась Олеся.
Он смеялся:
– Фырь, фырь, заполыхала! Цыц, джэнчина! И, кстати, что за красавец тебя к выходу провожал?
– Лешка, Каринкин жених, он тоже будет в отборе участвовать.
– И вы, значит, до ночи это обсуждали?
– Ничего мы не обсуждали! То есть обсуждали, но не с ним, а с Риммой Федоровной, это она меня задержала.
– Ну да, ну да. А он просто ждал под дверью. И про невесту забыл, да?
– Герман, ну это уже глупо! Конечно, он ждал. Братовник же! Это как… ну, может, не Олимпиада, но чемпионат мира – точно, – Олеся положила ладонь на локоть Германа, но он резким рывком сбросил ее, так и не проронив больше ни слова.
Тишина в машине – даже радио было выключено – давила. Даже пугала. Хотелось, как в детстве, нырнуть с головой под одеяло. Или хотя бы зажать глаза ладошками – я в домике!
Все так же молча Герман провел машину в арку подземной парковки, заглушил мотор и даже помог Олесе выйти. Гнев гневом, а воспитание никуда не девается. Футляр со скрипкой Олеся несла сама, едва успевая за Германом – он шагал к лифтам широко, даже не оглядываясь, пришлось чуть не бежать, чтобы догнать его. Ревнует, глупый. Лешка – это же просто Лешка, а он ревнует. Господи, ну сколько можно молчать! Даже холодно стало.
– Быть может, я плохо с тобой обращаюсь? – тихо спросил он, когда они оказались наконец в квартире. – Требую чего-то невероятного?
– Нет, – прошептала Олеся. Не знаешь, что отвечать – отвечай что угодно, даже неси чушь. Если отмалчиваться – его раздражение вспыхнет, как костер, в который плеснули бензина.
– Или, может, я делаю из тебя домработницу? Может, ты целые дни драишь тут полы и унитазы? Или прислуживаешь мне, стоя на коленях? – он продолжал говорить все тем же спокойным, почти безразличным голосом, глядя даже не на Олесю, а куда-то в угол. – Или я заставляю тебя ходить в обносках, штопать чулки и питаться черствыми корками?
– Ты очень щедрый, – Олеся и сама слышала, как невыносимо жалко звучит ее собственный голос.
– Тогда, значит, ты, вероятно, считаешь, что мне на тебя плевать? Что мне безразлично, где ты, с кем, что с тобой происходит?
– Я была у Риммы Федоровны…
– У Риммы, значит, Федоровны… И почему-то с женихом этой шалавы Карины.
– Она не шалава! – не выдержала Олеся. – Герман, пожалуйста, я же объяс…
– Ты даже трубку не соизволила поднять, когда я звонил, – перебил он, сохраняя все тот же ровный спокойный тон. – Я звонил тебе двенадцать раз. Ты не только не ответила, ты даже не перезвонила.
– Я не слышала. Ты же знаешь, у нас положено выключать телефон во время занятий.
– Заня-атий? – чуть не с улыбкой переспросил Герман. – Чем же таким увлекательным ты была занята?
– Римма Федоровна хочет, чтобы я…
– Римма Федоровна хочет? И ты тут же исполняешь? С радостным визгом, так? Я же хотел… я просил всего лишь не заставлять меня волноваться. Всего лишь, – и он вдруг коротко, без замаха хлестнул ее по щеке.
– Пожалуйста! – Она быстро убрала за спину футляр, который так и не выпустила. – Не надо, пожалуйста! Я просто занималась…
– Ты. Просто. Занималась, – повторил он раздельно. – И я еще раз спрашиваю – чем же? Почему ты позволяешь себе изводить меня? Я разве не просил