Читать интересную книгу Тарантелла - Борис Фальков

Шаг за шагом приближается оно к нам, и мы всё ясней слышим шарканье его подошв, и с каждым его шагом проясняется наше зрение, готовится встретить глаза в глаза его, надвигающееся на нас. Вот, проясняется и остававшееся туманным подобие: маска глиняной мадонны, оказывается, вылитая те, тёмные насупленные лики византийских икон, такие висели на стене спальни твоего папочки. Это просто смешно, как можно забыть такое! Но, возможно, просто вспомнить такую простую вещь помешала сложность самого подобия, ведь эта мадонна смахивает на кое-кого ещё... Ну, и на кого же? Терпение, говорю тебе, подожди маленько - дождёшься ответа на это. А пока давай полюбуемся тем, как укушенная внезапным вспоминанием память вздрагивает, ворочается грузной тушей своей в месиве забытого, извлекает из его глубин и другие, прекрасно сохранившиеся, оказывается, в его руинах византийские черепки.

Что за смешная штука эта память! Не помнит того, что было миг назад, а вместе с тем - тысячелетия хранит в своих недрах бормотанье слепого рапсода, или никому не нужные сведения о несуществующих созданиях. Простой, как зубная щётка, и, как зубная щётка - несомненно существующий рюкзачок не удерживается в ней, ущербной, а безумный лже-физиолог вживается в неё навсегда! Его смутные анонимные бредни остаются в ней, оказывается, навечно. Правда, найти этим бредням имя нетрудно, да оно и найдено уже другими: поэзия. Им легко придумать и другое имя, по случаю, но как их ни назови - а они опять-таки ущерб. Имя несущественно, вряд ли имена помогают прояснить память и всё вокруг скорее, чем оно проясняется само. Имена лишь дают всему фальшивое, обманчиво простое объяснение.

Подлинное же - оно также дастся само, говорят же тебе: терпение, всё сделается само собой. Но ты всё нетерпеливо ворочаешься в путах своих, вздымая облака пыли, как тупой носорог, или в облепившей тебя грязи, как бессмысленная нильская корова. Начто они все тебе, подбери себе более подходящее имаго, и будь ему подобна. Будь подобна тому, чем ты должна быть сейчас, чтобы соответствовать нынешнему событию: лисице, девочка. И ты дождёшься своего, возьмёшь своё. Послушай, лисица ложится на солнцепёке и задерживается её дыхание, тогда слетаются к ней птицы, думая, что она мертва, а она хватает и пожирает их. Даже университетский физиолог посоветует тебе то же. Будь подобна Горгоне, ты ведь женщина. А и у Горгоны обличье красивой женщины и блудницы. Волосы на её голове - змеи, а взгляд её - смерть. Играет она и всё время смеётся. А когда приходит брачная её пора, встаёт она и начинает звать. Начиная от льва и прочих зверей, от домашних животных и птиц до человека, и змей, зовёт она, говоря: идите ко мне! Как только услышат они её зов - так идут к ней, а не отскакивают от неё, как вон все от тебя. Тебе это подтвердит самый бестолковый лектор-физиолог, и правильно сделает, что подтвердит.

Потерпи, все обнаруживающиеся ущербы - ещё не настоящий ущерб, так, мелкая дробинка. У тебя просто расстроились нервы, вот и всякая мелочь грозит нарушить твоё устойчивое равновесие. Чуть что, царапинка - и ты уже готова впасть в отчаяние, а ведь настоящие раны ещё впереди. Мы с тобой просто устали от стояния в неподвижных позах, подобно статуе, которую чужие руки таскают с места на место, приноравливая к разным декорациям. Они то выволакивают нас на середину сцены - на открытую площадь, на всеобщее обозрение, то тащат назад в учебный класс, к зеркалу и палке-подпорке, чтобы стражу конторки было удобно длить наши муки. Но вот мы с тобой одни, и я говорю тебе: наша усталость - это простая вялость. Не сила же это, не мощь, которая ломит всё, а ты не солома. Ты - материал покрепче, мне ли этого не знать! Мне нелегко ущерблять тебя, мне трудно даются твои искажения, хотя, казалось бы, чего проще: проделать вмятины в облаке, отверстия в дыхании. Пробить дыру в душе.

Ставь ударение в последнем слове на последний слог. С бездушным материалом, будь он камень могилы или сталь, проще. Смотри, искажения окружают тебя со всех сторон, и их-то я сотворяю походя, смеясь - вмещаю их между смешками, между почистить зубы - и прополоскать пасть. Вот, покрывало в корыте явно расправлено, хотя и не идеально, а вон видны попытки стереть с зеркала пыль... Скажешь, милейший первочеловек Адамo исполняет обязанности горничной без энтузиазма? Не так, как роль философствующего Аргуса? Скажешь оконфузишься снова, ведь всё это проделали не его руки. В самом деле, если рассудить разумно, не привлекая для объяснений пустяков тяжёлую кавалерию, троянскую войну и атомную мировую, а на закуску - богов в громовых доспехах, с копьями молний в руках: начто очкарику болтаться тут попусту, если он свою роль уже отыграл там, внизу? И пауку - начто? А моль... начто она теперь, когда в моих руках ты, моль человеческая! А я - в твоих.

Кто бы ни трогал эту пыль, стираю её я, своими руками. Вот, осматривая комнату, и ты ощупываешь все попадающиеся под руку предметы. Это что - твоя рука? Тогда почему же она не ожидает твоих приказов, и ты не замечаешь того, что делаешь? Потому, что видеть меня нельзя, как нельзя видеть солнце, вот ты и нащупываешь меня, блуждая по комнате вслепую, туда-сюда. Эти твои блуждания - всё та же размахнувшаяся за твои пределы внутренняя дрожь между тем и этим, тварь ты лихорадочно дрожащая между разумом и животным! Между петухом и Платоном, субъектом и объектом, я и самостью, мной и собой! Все они - одно: лихорадочный поиск меня, перемежающаяся лихорадка сыска, трясущая жалкие земные создания. Все они - слепые искания того не знаю чего, не зная, что оно всегда поблизости, тут, и посредством этих исканий обладает всеми созданиями. И что оно посредством всех своих созданий ищет самого себя, чтобы обладать собой. Что ж, ищи и ты, не зная, что уже обладаешь мною: я тебя давно сыскал сам. Твоей рукой я ищу себя, это моя рука, так что, щупая трогательную рухлядь чужой бабушки и свои родные вещицы, касайся-ка их понежнее. Трогая их - ты ласкаешь меня.

Я тут и тронут твоими ласками, и вроде все твои вещички на месте, но не торопись с выводами: ущерб как приём - ещё не отработал своё. Возможно, я и сам не без ущерба, так почему же не приобрести его и твоему злополучному рюкзачку? Вспомни, ущербы даны тебе с самого начала, глянь хотя бы на знакомый тебе, зияющий провал в световой лесенке. Сейчас лесенка ничуть не ярче, чем ночью, будто и не день за окном, и провал в ней - всё то же предупреждение о ловушке, которой не стоит пренебрегать. Вроде всё так же, да не совсем так. Может, самой лесенки и не коснулись искажения, но ведь они уже коснулись тебя. В конце концов, цель всех искажений - не то, что окружает тебя, а сама ты. Что бы они ни искажали, они даны тебе. И кто бы ни посмел поставить на тебя капкан тут, в твоей собственной норе, его поставил я. Ибо кроме меня - тут никого.

Ты-то сама уже полна ущербов, тебе почти нечего уже терять, и потому действуй дальше: храбро ступай в угрожающий пролом, наступи на выломанную в световой лесенке ступеньку. Не бойся, я поддержу тебя под локоток, старушка, если что. И я же подтолкну тебя в пропасть - если что другое. Пройди-ка к корыту, вытащи из-под него рюкзачок. Поройся в нём... Нет, этому событию уже давно подобрано соответствующее имя: пошмонай. Но прежде - сразу трижды, не проверяя, сработает ли бра с первого раза, потяни-ка за верёвочку, дочка.

Хватит болтать, давай, действуй. Свидетелей нет, есть сообщник. Мы делаем общее дело, я для этого и встал позади тебя, жизнь моя, пристроился к тебе сзади, сжимая ладонями твой круп. Ты вся содрогаешься, и в чреве твоём опускается, и приваливается к лонной кости знакомая тяжесть. Но ты опять ошибаешься, если ожидаешь насилия снаружи. Надо слушать разумные подсказки: всё, что ты интерпретируешь как желание самцов изнасиловать тебя - твоё собственное желание. Тебе советовали верно, ещё бы: все советы рождаются на небесах, так и этот. Ты, имаго, уже достаточно взрослая, и дальше стремительно стареющая личинка моли, и я, червь, заполняющий твоё чрево, мы - одно и то же, и это наше совместное содрогание. Мы не нуждаемся ни в ком: ты - в мужчине, я - в женщине. Мы заключаем и то, и другое, в одном нашем теле, в себе.

Ты всегда со всем справлялась сама? Это верно лишь в той мере, в какой этот наш с тобой совместный монолог исполняется тобою самой. С теперешней позиции этого не видно, но в тройном зеркале на столике по-прежнему твои сестрички, вся троица без ущерба, достаточно подойти к зеркалу, чтобы отпали все сомнения в этом. Считая тебя, solo вашей четверицы - действующий почти в унисон квартет, а считая меня - квинтет. Но поскольку вся пятерица, все мы с тобой одно, значит, ты всё же в этой комнате одна, и это твоё solo, хотя исполняешь ты его не совсем сама. Так что брось-ка это твоё: пол, мужчина-женщина... это примитивное деление на два, все эти твои мёртвые каноны, ведь наша задача подальше уйти от всяких канонов. Твоя попытка удрать отсюда - вот всё, что ты смогла сама: дробинка, мелочь, недостойная и описания её, отдельной позиции. Да и не первый же это побег, и не первое возвращение, и все они неотличимы друг от друга, все они - будничные, обычные земные блуждания заблудившегося человека. А ты всё тупо повторяешь эти старые приёмы, каждый раз - будто впервые.