Читать интересную книгу Тарантелла - Борис Фальков

- Всё знать - ваша работа! Это вы лезете во все дырки, вы и ко мне в постель лезете, чтобы и её разнюхать. Один ваш допрос о моей жене... Уверен, ночью вы там наверху все её старые тряпки обнюхали, посапывая, вот как сейчас. Будто оголодали и по этому делу... Вам бы пожрать как следует, и всё пройдёт. А пока суньте хотя бы пустую ложку в рот, не то с голодухи собственный язык откусите.

Теперь они оба орали, перебрасываясь бессодержательными, в сущности, репликами через бортик конторки. Возможно, реплики и не нуждались в том, чтобы быть содержательными, а служили заменой или сопровождением чего-то другого. Например - касаний. Во всяком случае, реплики сцеплялись друг с другом не по внутреннему содержанию, а внешними рельефами, синтаксическими приспособлениями. Потому только, что не могли выскочить из образованного ими круга, всё отскакивая и отскакивая от его стенок - к притягивающему их центру, но всякий раз с размаху промахивая его, подобно маятнику. Сорвался кто-нибудь из них с цепи, не сорвался, всё равно: даже будучи порванной, цепь крепко привязывала их к центру, принуждала бежать по кругу. Центр и был единственным, ни разу не высказанным содержанием всех реплик. Как трудно, как не хочется расходиться, расставаться, оставаться каждому - одному, так могло бы быть прямее высказано словами оно. Но конечно, совсем впрямую, адекватно, это содержание было бы передано самими прямыми касаниями.

Проклятые круги! И круги перед глазами, и снова, кажется, наваливается тошнота? Как бы ещё раз не вывернуться наизнанку... Ну нет, ни за что. Усилившаяся качка не сможет извлечь из тебя новых откровений. Для чего же тебе уже подсунута, дана верная опора, вместо этой зыбкой, колеблющейся даже от несильного удара тапочком стойки - настоящая поддержка? Тебя теперь поддержит неуклонно устанавливающаяся в тебе ровная ярость. Неуклонно? Конечно. К этой скотине, украшенной декоративными стёклышками, иначе относиться просто нельзя.

- Где, где тут у вас можно пожрать, разве ты не говорил, что для этого надо было сюда не ехать!

Она нашла, вроде бы, выход из преобразившегося в круг ноля, с которого некогда согласилась начать всё снова. Проломила выход - и устремилась туда с утроенной скоростью по кратчайшему пути, устраняя всё, что могло её тормозить. В том числе и обращение к нему на вы. Верно, на ты и всё остальное получается намного короче.

- Если есть - где, то зачем ты уже вчера начал врать?

- Да вы были уж там, и даже пили с хозяином, как я понимаю! У Дона Анжело только до двенадцати цирюльня, а после четырёх там же ресторанчик. Что это вы рот разинули? У него много ещё чего есть, хозяин крепкий. Надеюсь, вы говорили с ним не так, как со мной, мелким червём, а с должным почтением? После смерти Дона Энрико, его дядюшки, Дон Анжело самый крупный латифундист в Калабрии с Апулией вместе взятых. Кампанья - мелочь впридачу. И, извините за ещё один каламбур, телефонная компания: ему ведь принадлежит львиная часть её акций.

- Пх, ещё один папочка-лев! А выглядит, как откормленный кабанчик.

- Ну да, а что тут такого? Старший в семье. Поговаривают, конечно - в тряпочку, сам и прихлопнул дядюшку, чтобы стать старшим. Ладно, может и не своими руками, но у него найдётся, кому поручить прихлопнуть кого угодно. Семья-то большая, родственников много, и все хорошие работники. А снося телефонные будки в своём родном гнёздышке, он знает, что делает. Ни к чему работникам сношения с внешним миром. Со сношениями либо сор из избы, либо разврат в дом. Скоро телефонный аппарат останется только у него самого, абсолютно непорочного.

- Ах, как красиво! Вообразить только: Дон Ангел Цирюльни... Я было дала ему другое имя, доктор Фрейд, но это звучит куда лучше. Пойду к нему сегодня же вечером ещё. Выпить-потанцевать, понимаешь? Если уж сам непорочный хозяин Сан Фуриа предлагает собственноручно постричь, грешно ему грубить и отказываться. Ты ведь и сам советуешь к негодяю с почтением, нет?

- Собственноручно? Ого, это большая честь... Он ведь давно уже этим не занимается, с тех пор как занялся другим и разбогател. Для таких дел он уже давно держит... такого мальчика, родственника с Мальты. Видите, у него и на Мальте собственность. Но ведь и мальчик не стрижёт женщин, только бороды бреет. Хотя, может, вы в том и нуждаетесь?.. Берегитесь, играете с огнём: он с вас всю шкуру обдерёт.

- Ха! Так вот кто настоящий парень в вашей деревне - жирный брадобрей! Значит, не ты - он тут первочеловек. Понятно, почему ты, и все вы перед ним так пресмыкаетесь. Боитесь собственное слово вымолвить, всё его словами толдычите... Нам тут жи-ить! Кому ж это жи-ить, мертвецам в их могиле? О какой такой игре с огнём ты лепечешь? Мертвецы не огонь, они, как известно, холодны и не кусаются. Разве что безобидно поскрипывают костями, меняя позы. Но живым-то на это наплевать.

- Ну, как желаете: плюйте себе вволю. И всё же не забудьте надеть платье перед визитом. И смените жилет - на бронежилет. Но ещё лучше... поворачивали бы себе оглобли назад, домой, в стойло.

- Опять предупреждение!

Она с треском развернула оглобли и надела очки.

- Да чего уж теперь... Не поздно ли?

- А-а! Шантаж, кнут и пряник? О, да, это твои приёмы. Ты, подлец, сам в этом цинично признался... Цинично? А как же! Ведь я для тебя корова, бездушный кусок мяса! Зачем с коровой церемониться, разве ей больно... Чего заботиться о коровьей душе, с неё и имени-то не спрашивают, сука и есть сука, что ж ещё? Что имя, если есть вон вымя. А существо без имени недостойно даже вежливого обращения с ним. Не обращаться же к нему: signora сука! Загнать суку в стойло, там и место всем её молочно-мясным достоинствам, и все дела. Да просто язык не поворачивается... спросить, а, может, signora корова уже самым пристойным образом замужем, и за неё есть кому вступиться...

- Ох, уже дрожу от страха... А чего спрашивать, так, что ли, не видно?

Она вдруг ударила кулаками по стойке и отскочила от конторки. Если б она этого не сделала, второй удар пришёлся бы ему в плешь. Её всё же укачало, несмотря на все обещания, укатали Сивку крутые горки: сделав несколько пятящихся шажков назад, тра-та-та, она остановилась, покачиваясь. Покинув предательскую опору, стойку, она пыталась снова установить потерянное равновесие, и для этого то выворачивала ступни широко врозь, то сводила их внутрь. Колени, честно сработанные из ваты, не подвели их создателя: она бы брякнулась на гранитный пол, если б ей не успела-таки придать ловкости ярость. Теперь, когда она утратила поддержку конторки, и впрямь только холодное пламя ярости поддерживало её. Кроме него - никого не было ни рядом с ней, ни в ней. По меньшей мере - никого не видно.

- Слушайте, а эти все ваши тяготы... Я хочу сказать, а мы случайно не в тягости, малышка?

Кажется, своим танцевальным пассажем ей удалось поразить его не меньше, чем если бы она разделась, всё же, перед ним догола.

- Что ты имеешь в виду?

- Ну, не беременны ли мы, если так понятней. Эти симптомы...

Кажется, в его голосе действительно нет раздражения, а есть беспокойство, почти испуг? Не трать сил, всё равно тебе не узнать, так ли это: так сильно кружится голова, давление на глаза такое, что и уши закладывает. Всё равно не рассмотреть выражения его лица. Близорукость тут не причём, ведь точно так же не расслышать в его интонациях фальшь, а в слуховом аппарате ты не нуждаешься. Просто он хитёр и ловок. И коварен.

А фальшь есть, есть! Должна быть, не помогают глаза и уши - ты пойми: ведь он пытается втереться между нами, моя ты девочка. При помощи этого краденого "мы" - он, моё создание, моё дитя, недолговечные мои образ и подобие, мой мальчик пытается выдать себя за меня. Сынок - за папочку.

- Беременны, мы! С чего бы это! - закричала она.

С её зубов брызнул фонтанчик слюны. Скрюченным указательным пальцем она подцепила и разорвала связывающую правый угол рта липкую, замешанную на пыли нить. И будто палец выковырял из бутылки присосавшуюся пробку: за щекой чавкнуло. Проводив взглядом свою удаляющуюся ото рта руку, она увидела забившуюся под ногти грязь. Очевидно, коричневую краску, прихваченную с бортика конторки. Но грязь была не только под ногтями, а и на всём теле. Она ясно её ощущала. Но разве после такой беседы может быть иначе? Давай, скорей в душ.

- Не дёргайся, будто тебя уже схватили за интимное, я как врач спрашиваю... Что, тошнит по-прежнему сильно, или уже немного поменьше?

- А меня вообще уже не тошнит, разве что от тебя. А что?

Она не соврала. Если не считать грязи на теле, тошнота пожрала все другие ощущения, и уже пожирала себя саму, питая не себя - а всё то же, неуклонно нарастающее пламя. Все другие чувства уже давно влились в него, чтобы всем вместе преобразить ярость в ровно горящий гнев.

- Если меньше - одно, если больше - другое. Это к вопросу: не кусали ли тебя, нет, не в переносном смысле, в прямом... какие-нибудь насекомые? Природа, знаешь, отравлена. Бывает так, что крошечная мошка...