Поначалу он рос в армии довольно быстро благодаря своим способностям как в военной теории, так и в практике. К двадцати шести годам Дэвид уже стал капитаном. На этом чине он и застрял, поскольку высшие должности в артиллерии, как и в других родах войск, были доступны только для тех, кто обладал толстой мошной или связями в высших сферах. Кумовство тогда, как, впрочем, и сейчас, было в порядке вещей. А Дэвид не обладал ни деньгами, ни покровителями, поэтому так и остался капитаном, в то время как бездари, тупицы и бездельники, которые не могли похвастаться ничем, кроме титула, командовали им. Ему пришлось научиться сдерживать свои юношеские порывы. Он не мог позволить себе роскошь спорить с начальством из опасения навлечь на себя его гнев, ведь ему приходилось содержать семью. Поэтому капитан Прескотт привык выполнять свою работу насколько возможно незаметно, все время оставаясь в тени и надеясь, что когда-нибудь ему еще выпадет шанс сделать что-то стоящее. Слыша покорность в его голосе, когда он говорил об этих вещах, я была готова передушить все командование британской армии и в щепки разнести всю прогнившую систему, на которой та покоилась.
Получив в свое время урок от Крэна, я не пыталась заговаривать с Дэвидом о его жене и детях, однако постепенно узнала и о них. Жена Дэвида – хрупкая и чрезвычайно набожная женщина – приходилась ему кузиной. Женившись на ней, он словно воссоздал атмосферу своего собственного детства. У него был любимый сын с большими склонностями к математике, и Дэвид надеялся купить для него лейтенантский чин в том же полку, где служил сам. Дочь его, видимо, была больше привязана к матери и отличалась слабым здоровьем, что очень беспокоило родителей.
Сама я о себе почти ничего не рассказывала – помимо того, что ему и так уже было известно. Дэвид вовсе не был любопытным, но, когда однажды мы сидели рядом и, как всегда, беседовали, он неожиданно спросил:
– Кто вы, Элизабет?
В этот момент мы были одни, если не считать майора валлийских стрелков Эванса – сперва он не переставая пил, а теперь храпел на софе – и двух кавалерийских офицеров, склонившихся над шахматной доской, за которой они провели весь вечер. Было похоже, что они либо спят, либо прочно отгородились от всего мира.
– Если вы и теперь не знаете, кто я такая, то где же вы находились все эти месяцы? – засмеялась я.
– Нет, – серьезно взглянул он на меня, – я действительно хочу знать, кто же вы? Конечно, кое-что мне о вас известно, и я слышал про вас некоторые истории, но дело в том, что они кажутся мне не очень правдоподобными.
– Что же вам обо мне известно и какие такие истории вы слышали? – полюбопытствовала я.
– Вам действительно интересно? – спросил Дэвид, и я ответила утвердительно. – Что ж, – сказал он, подняв брови и уставившись в потолок, как всегда, когда собирался сказать мне что-то не очень приятное, – я знаю, что вы появились из ниоткуда в качестве протеже Белль Дэвис семь лет назад. Что у вас было три любовника: один – блестящий солдат, второй – выдающийся и прекрасный человек, а третий – сумасшедшее животное.
Меня удивило то, как высокопарно отозвался Дэвид о сэре Генри – он вообще не любил превосходной степени, но думаю, на сей раз в чем-то был прав. Я помню, какого высокого мнения был о нем сам Генри. Видимо, их действительно связывала взаимная симпатия.
– Я знаю, – продолжил Дэвид, – что ваша фамилия – Колливер, но вы не имеете никакого отношения к Колливерам из Севенокса, как рассказывала когда-то Белль. Одни говорят, что вы – родившаяся от служанки незаконная дочь некоего графа, который дал вам образование, но не позаботился обеспечить. Другие утверждают, что вы – дочь священника и сбежали из дому из-за несчастной любви. Кое-кто даже доказывает, что вы – дочь Джереми Винтера.
Я расхохоталась, и Дэвид тоже улыбнулся.
– Как я уже сказал, я не верю во все эти россказни.
– Отчего же? – не скрывая любопытства, спросила я.
– Потому что ни одна из них к вам не подходит.
– И почему же они не подходят ко мне?
– Расскажите мне, кто вы такая, и тогда я скажу почему. Честный обмен, не правда ли? – обезоружил он меня своей улыбкой.
– Это займет слишком много времени. Откроем лучше еще одну бутылочку вина.
– Мне некуда торопиться. – Дэвид обвел взглядом комнату. – А учитывая, что все они, похоже, решили здесь заночевать, то почему бы не остаться и мне? – И он лукаво усмехнулся.
Мы выпили еще вина, и я рассказала ему всю историю моей жизни – до того момента, когда я оказалась с Крэном. Я сделала это второй раз за всю жизнь; впервые я поведала об этом Марте. Больше таких признаний от меня никто не слышал. Он сидел молча, с серьезным выражением лица. Когда я закончила, немного взволнованная вновь нахлынувшими воспоминаниями, Дэвид глубокомысленно кивнул:
– Да, вот это подходит.
– Но почему, Дэвид?
– Потому, – ответил он, – что такая прекрасная, умная и добрая женщина, как вы, с той родословной, какую вам приписывают, не смогла бы вести жизнь, какую вели вы на протяжении последних семи лет, если бы только она не преследовала некую особую цель.
А поскольку вы никаких целей не преследуете, я предполагал, что на подобную жизнь вас могла толкнуть только крайняя нужда и необразованность. Теперь я вижу, что так оно и есть.
Его слова больно ужалили меня, и я горячо заговорила:
– Вот и прекрасно! Теперь, когда подтвердились ваши подозрения относительно того, что я вылезла из сточной канавы, вы с присущим вам благородством простите мне все мои грехи, ошибки и падения, не так ли? Прибавьте их к моему жуткому происхождению – и дело с концом.
– Боже милостивый, что вы говорите, Элизабет! – воскликнул он. Глаза его светились, как два сапфира. – Неужели вы это всерьез? Неужели думаете, что мне есть дело до вашего прошлого или до того, откуда вы появились? Я знаю вас такой, какая вы сейчас, и только это волнует меня. И мне всего-навсего хотелось проверить предположения, которые появились у меня уже очень давно.
Значит, ему наплевать на то, что со мной было раньше, его не трогают страдания, через которые я прошла!
– А вам не приходит в голову, что вдобавок к тем качествам, которыми вы наделили меня, я стала шлюхой еще и потому, что мне это нравилось? – презрительно сказала я. – Может быть, в ваших рассуждениях вы перевернули все с ног на голову?
Вот теперь он разозлился не на шутку.
– Да что на вас нашло, в самом деле! – заревел он вне себя. – Вы несете абсолютную чушь и сами знаете это. Почему вы должны стыдиться или наговаривать на себя, если в этом нет совершенно ничего стыдного! Неужели вы сами не видите?