Призванные доктора объявили, что у нее нервная горячка, осложненная воспалением мозга, и что жизнь ее в опасности.
* * *
Два дня спустя после описанных выше событий, Юлия Павловна Гольцман сидела в своей комнате перед зеркалом и была занята новой прической, вырывая между прочим седые волосы, в изобилии серебрившие черные локоны, как вдруг к ней стремительно ворвалась дочь и с видимым волнением села на стул.
— Боже мой, как ты резка, Анастасия! Разве можно влетать, как бомба, и притом с таким видом, точно горит весь дом! — недовольным тоном заметила Юлия Павловна.
Не обращая внимания на гнев матери, она сказала:
— Выслушай лучше мою новость, которая в прекрасном свете освещает твоего друга — госпожу Видеман.
— Какую новую клевету придумала ты на эту достойную женщину, которую ты ненавидишь за то, что она мешает твоим эгоистическим видам, — ядовито вскричала Юлия Павловна.
— О! Не передо мной, а перед судом придется оправдываться этой «достойной» женщине в том, что она украла Ольгу, дочь тети Ксении. Все ее преступления раскрыты. Дядя Ричард прикажет ее арестовать, и ей придется сидеть в тюрьме, а не содержать пансион в Ницце, — возразила Анастасия с пылающим лицом.
В кратких словах, молодая девушка рассказала все, что только что узнала от Даши. Анастасия хотела видеть Ричарда Федоровича, но горничная объявила ей, что господ нельзя видеть в виду опасной болезни Ивана Федоровича и найденной дочери Ксении Александровны.
Юлия Павловна сначала была очень смущена. Подобная история была настоящим романом, трагедией, которая, действительно, могла худо кончиться для ее друга, госпожи Видеман. Она была также поражена открытием, что Видеман была Каролина Брейтнагель, прежняя любовница Ивана Федоровича — безумная женщина, хотевшая убить его.
Но это смущение быстро сменилось жадным любопытством. Не долго думая, Юлия Павловна надела шляпу, перчатки и отправилась лично разузнавать.
После минутного размышления, молодая девушка поднялась в верхний этаж. Госпожа Видеман занимала большую, прекрасно меблированную комнату. Не подозревая бури, нависшей над ее головой, она спокойно сидела за завтраком, состоящим из жареной курицы и кофе.
Видеман уже заканчивала завтрак солидным стаканом мадеры, когда дверь отворилась и на пороге комнаты появилась Анастасия. Молодая девушка, не здороваясь, сказала насмешливо:
— Доброго аппетита, госпожа Брейтнагель! Пустые стаканы и тарелки доказывают, что вы добросовестно позавтракали. Боюсь только, что то, что я имею сообщить вам, расстроит вам пищеварение!
Каролина смерила девушку злым взглядом.
— Я прошу вас, мадемуазель Анастаси, избавить меня от ваших дурных шуток, иначе я вынуждена буду пожаловаться вашей матери. Прибавлю еще, что я вовсе не желаю, чтобы посещали меня, но раз уж вы мне делаете такую честь, я требую, чтобы вы называли меня моим настоящим именем: «госпожой Видеман», а не каким-то фантастическим.
— Та, та, та! Вы отказываетесь от прекрасного имени Брейтнагель? А между тем, вы носили его, правда, давно уже, когда стреляли в моего дядю, Ивана Федоровича Герувиль, и поклялись его жене в адской мести, которую так удачно привели в исполнение в Гапсале.
Каролина сразу страшно побледнела, и ее толстая рука судорожно сдавила ручку кресла. Тем не менее, стараясь побороть себя, она пробормотала:
— Я вас не понимаю.
— Вы не понимаете меня? В таком случае, я объяснюсь яснее, — насмешливо сказала Анастасия. — Итак, узнайте, что вся ваша достойная деятельность по отношению к бедной Ольге, дочери Ивана, открыта. Все доказано и Подтверждено, начиная с той минуты, когда вы похитили девочку в Гапсале на морском берегу, и кончая тем моментом, когда, благодаря вашей подлости, Ольга, под именем Виолеты, сделалась любовницей своего отца. Знаете, к какому результату привело это открытие? Дядя Иван покончил с собой самоубийством, а у Ольги сделалось воспаление мозга, и она лежит при смерти. Виновницу этой адской интриги дядя Ричард притянет к суду, и вы будете арестованы.
Каролина быстро поднялась. Толстое тело ее дрожало, как в лихорадке, и она вскричала хриплым голосом:
— Ложь! Ложь! Никто не посмеет арестовать меня. Я — германская подданная и буду жаловаться нашему послу.
— Правда? Вы полагаете, что в качестве прусской подданной вы имеете право похищать русских детей, а потом делать их любовницами их же отцов? Посмотрим, такого ли мнения будет ваш посол и пустит ли он в ход все свое влияние для защиты добродетельной женщины, которая, зная, что родная дочь живет со своим отцом, намеревается еще эксплуатировать подобную связь! Письмо, которое вы написали Виолете, требуя с нее десять тысяч франков в возмещение издержек по ее воспитанию — ха! ха! ха! — цело, и дядя сегодня утром передал его с другими доказательствами прокурору.
Получившийся эффект превзошел все ее ожидания, он был поразителен. В течение нескольких минут глаза Каролины растерянно блуждали по комнате, с выражением безумного ужаса. Вся трусость ее души выразилась в этом страхе перед грозившим ей наказанием после стольких лет полной безнаказанности.
Каролина стояла с широко открытым ртом, точно ей не хватало воздуха; потом лицо ее сразу побагровело, и она упала на пол, таща за собой скатерть со стола в судорожно сжатой руке, и лежала, как мертвая, среди осколков посуды, со звоном разлетевшейся вокруг нее.
Испуганная чересчур уж блестящим результатом своего посещения, Анастасия быстро выбежала и заперлась в квартире матери. Никто не видел, как она поднималась и обратно спускалась по лестнице. На звон разбившейся посуды прибежала служанка и нашла госпожу Видеман лежавшей без чувств. Призванный доктор нашел апоплексический удар, о последствиях которого он еще ничего не мог сказать.
В то время, когда отвратительную женщину, бывшую причиной стольких несчастий, поразила, наконец, Немезида, две главные жертвы ее продолжали бороться со смертью. Состояние Ивана Федоровича видимо ухудшалось, хотя сильный организм его все еще боролся со смертью. Иногда у него бывали минуты прояснения, но тогда им овладевали нравственные страдания, еще более ухудшавшие его и без того уже отчаянное положение. Ричард ежедневно навещал брата, но большую часть времени посвящал Ксении Александровне, помогая ей ухаживать за дочерью и поддерживая своей любовью в тяжелом испытании.
Сестре Марии были достаточно известны причины самоубийства Ивана Федоровича, чтобы почувствовать к нему глубокое участие. Помимо того, ее день и ночь мучила мысль, что он умрет без покаяния.