Читать интересную книгу Желтый дом. Том 1 - Александр Зиновьев

Я, как партийные, люблю.

И потому...

Это еще неизвестно, прервал я его. Я еще, может быть, и на площадь выйду, и бомбу брошу. Ну и глупо, сказал Он. Меня схватят как сообщника. А мне это не подходит. Мне тоже, сказал Он. И вообще, надоело мне все это. Не люблю, когда люди долго собираются ударить, но так и не решаются. И сами получают по морде. Что же вы предлагаете? — спросил я. Выпить, сказал Поэт. Потом искать Ее, сказал Он. Будем делать это одновременно, сказал я. Но на всякий случай начнем ходить теперь другим маршрутом, мимо той самой двери.

Прозрение всегда приходит внезапно и несет с собою такую беспощадную ясность, что жутко становится. Так случилось и на сей раз. Я ненавижу общественный транспорт. В нем всегда давка, а я не переношу прикосновения чужих тел, особенно — мужских. Да и женские тела в человеческой толкучке теряют женственность и источают дурные запахи и злобу. Поскольку у меня своего персонального транспорта нет, я предпочитаю ходить пешком. Спокойнее, особенно — после того знаменитого взрыва в метро. И времени теряется больше, а его все равно девать некуда. Но иногда и мне приходится тесниться в общественном транспорте. На сей раз Смирнящев послал меня к одному внеинститутскому автору, живущему в новом районе за тридевять земель, забрать у него тезисы его доклада на предстоящем заседании группы. Я протиснулся к стенке вагона, так, чтобы можно было стоя подремать. На меня тут же навалились два здоровенных хмыря. Я хотел было оттолкнуть их, но тут же по их разговору сообразил, что это бесполезно: они были явно интеллигентами.

На Западе опять разоблачили наших шпионов, сказал один из навалившихся на меня интеллигентов (толстый). Только делают они такие разоблачения как-то вяло, словно извиняясь перед нами. Мол, они бы и рады нас не беспокоить намеками (хороши намеки!), да больше терпеть невозможно, обнаглели наши шпиончики. Ты прав, сказал другой интеллигент (с усами), на Западе вообще боятся нас разоблачать. Им самим невыгодно нас разоблачать, и в этом наша сила. А хочешь знать, почему наших шпионов и вообще наших людей на Западе во много раз больше, чем западных у нас? У нас нечего воровать, а для наших жуликов Запад — благодатнейшее поле деятельности. Мы свое-то не можем толком использовать, сказал Толстый, а ворованное тем более. Чудак, сказал Усатый, разве дело в этом? Главное — украсть. Воровство имеет цель в себе самом. Но тут есть еще одна тонкость. Запад глуп, расточителен, доверчив, тщеславен и расчетлив. А мы всякое дело делаем с умом, экономя человеческую жизнь и материальные ценности. И без всяких корыстных расчетов. Шутишь, сказал Толстый. Ничуть, сказал Усатый. Подумай сам, зачем нам, к примеру, нужна Куба? Для торжества идей? Как ракетная площадка? Чушь! Ничего, кроме убытков, нам Куба не приносит. Так в чем же дело? — сказал Толстый. А вот в чем, сказал Усатый. Предложили мне возглавить секретную лабораторию с годовым бюджетом пятьдесят миллионов рублей, хотя в проблематике этой лаборатории я мало что смыслю. Мой предполагаемый заместитель пояснил мне, что это не играет роли, что моя главная задача — суметь истратить эти миллионы и в конце года потребовать еще десять. Понял? Мы чудовищно богаты. То, что народ нищ, этому не помеха. От этого мы еще богаче становимся, как нефтяные арабские шейхи. И наши богатства нам просто некуда девать. Не ухмыляйся, это действительно так даже в строго экономическом смысле. Так пусть же их жрут хотя и липовые, но все-таки коммунисты. И шпионы, разумеется. Внутри все равно нет никакой возможности их использовать. А так мы хотя бы Запад подрываем и деморализуем.

В этот момент ко мне и пришло оно, прозрение. И я воскликнул про себя следующее. Умники и глупцы, честные и жулики, продажные и преданные! Поймите, в конце концов: у нас нет более важной задачи, чем мирное разложение Запада и последующий его разгром военным или мирным путем. Мирным лучше. Мирный разгром будет ужаснее и долговечнее. Он будет вечным. Аминь!

Дискуссия об идеологии

Иногда на малой лестничной площадке возникают дискуссии. Иногда — довольно острые и даже рискованные. Конечно, в институте есть несколько человек, которым дозволено говорить многое такое, что запрещено говорить другим, — эти люди суть сотрудники КГБ, причем — на высоком уровне. Но есть несколько человек, относительно которых точно известно, что они не связаны с КГБ, но которые высказываются не менее рискованно. И я до сих пор не могу понять, почему такое возможно. Учитель говорил мне, что Они допускают такие разговорчики постольку, поскольку они не выходят за пределы нашей профессиональной среды и не имеют видимых последствий. Когда я вышел на площадку, Вадим как раз заканчивал длинную речь о том, что думают на Западе о нашем высшем руководстве. Он сказал, что на Западе совершенно не понимают механизмов и принципов нашей системы управления. В частности, там думают, будто наша идеология существенно влияет на нашу внешнюю политику. Вот кретины! Смотря о какой идеологии идет речь, возразил Учитель. У нас есть официальная, или формальная идеология Вы знаете, о чем я говорю. У нее своя роль в жизни общества — организация и оформление поведения людей внутри социальной системы страны. Но у нас есть и фактическая, или «рабочая» идеология, о которой все помалкивают. Что я имею в виду? Приведу вам несколько постулатов такой идеологии. Постулат создания многократного перевеса сил. Постулат демагогии. По этому постулату, например, надо кричать об облагодетельствовании, если насилуешь. Наши руководители даже на тройку не способнь сдать экзамен по формальной идеологии даже на первом курсе, но на пятерку знают «рабочую» идеологию. А мы вами одеваем постулаты последней в благородную фразеологию первой. Но это не идеология, сказал Вадим. Это практическое сознание. Если мне не изменяет память, Канта... Изменяет, сказал Учитель. У Канта и ни у кого другого этого нет. Это — мое открытие. Теперь не представляет труда «открыть» его у любого крупного философ прошлого.

Чего я хочу

Одни хотят закон открыть,

Другие — в космосе болтаться,

Вождями третьих тянет быть,

А я хочу, смешно признаться,

Чуть свет с постели не вставать,

Живот не портить бутербродом,

В час пик вагон не штурмовать

С кипящим злобою народом,

Над нудным делом не корпеть,

Начальству не лестить ретиво,

На общработе не гореть

Для нужд родного коллектива,

До полуночи не торчать

На коме- и проф- и партсобранье,

На сослуживцев не стучать,

Не рваться в соцсоревнованье,

Не... не... Короче говоря,

Смять позитивную картину.

И даже нос не ковырять.

И не чесать от скуки спину.

Народ и интеллигенция

Русские люди делятся на начальство, народ и интеллигенцию. Никакой проблемы «начальство и народ» не существует; те и другие знают, что начальство есть начальство, что начальство положено, что начальству положено, а народ должен и обязан. Не существует также никакой проблемы «начальство и интеллигенция»: те и другие знают, что начальство есть начальство, что начальство положено, что начальству положено, а интеллигенция должна и обязана. Существует лишь проблема «интеллигенция и народ». Проблема «народ и интеллигенция» есть та же проблема, только наоборот. Спросите любого интеллигента насчет проблем! Ему и в голову не придет мысль о начальстве. Он сразу же заговорит о народе, ибо он интеллигент.

У нас в квартире интеллигенция — это я, а соседи — народ. Начальства у нас, конечно, нет. Начальство есть некая высшая форма существования материи. Эта форма материи в коммунальных квартирах и подлежащих сносу домах не живет. На нашей маленькой квартирке можно изучить всю социологию проблемы «интеллигенция и народ». Соседи искренне считают, что я — паразит на шее трудящихся, и одновременно жалеют меня за то, что я часами протираю штаны и порчу глаза над книжками. Они опять-таки искренне полагают, что я, как ученый, гребу деньги лопатой, и одновременно категорически заявляют, что не пустят дочку в институт — «двадцать лет попусту учиться за гроши». Они от всей души угощают тем, что у них есть, и гневаются, когда я отказываюсь. Недавно мне пришлось срочно делать «левую» статейку. В это время завалился Сосед с поллитровкой. Я еле выпроводил его. Так он после этого неделю не разговаривал со мной, обзывая последними словами, и пообещал набить морду. Я спросил его за что. Он ответил, как в старом анекдоте ответил муж жене, которой он влепил ни за что по физиономии: кабы было за что, убил бы. Когда требуется скандалить со всякого рода коммунальными организациями и местными властями, на это дело вытаскивают Меня, поскольку я «ученый человек». Но если властям требуется как-то нажать на меня, наш квартирный народ всецело поддерживает власть, а не интеллигенцию.