— Ну, а прекрасная Маруа, эта примерная дочь, стала твоей женой, Утитти? Не так ли?
— Да, чужеземец! Как только ты мог угадать это? Маруа стала моей женой, но жива ли она еще, живы ли дети, я этого не знаю! — добавил он со вздохом. — Их было четверо, мой старший мальчик умел уже вить пращу и заострять стрелы.
Рамиро дружески потрепал его по плечу.
— Не ты один спрашиваешь себя, живы ли твои дети, жива ли жена, — сказал он, — и я тоже задаю себе этот вопрос и — увы!.. — Рамиро не договорил и грустно покачал головой.
Но вот уже и знакомые места. От костров вьется синий дымок, красивая серая борзая стрелой несется навстречу путникам.
— Плутон! Плутон! — радостно восклицает Бенно, лаская собаку, и вдруг лицо его бледнеет, страдальческая морщинка ложится вокруг рта. Заметив это, Рамиро ласково спросил его:
— Вы, Бенно, вероятно, вспомнили, при каких обстоятельствах впервые встретили Плутона? И я не раз вспоминал это покинутое судно!
— Нет, сеньор, если говорить правду, то при воспоминании об этом судне меня тревожит и мучит более всего письмо, которое мы так и не могли доставить по назначению. Мне почему-то всегда казалось и теперь кажется, что это письмо имело для меня лично громадное значение. Меня мучает мысль, что, может быть, много горьких слез пролито из-за этого письма, много горя и мук пережито из-за него!
— Не будем больше думать об этом! — сказал Рамиро. — Смотрите, вон Утитти встретил своих, вон его обступили дети, а жена, это скромное, робкое существо, тоже глядит на своего господина и повелителя глазами, полными слез. Видите, он милостиво протянул ей руку: другой, более нежной и горячей ласки не допускает местный этикет: это значило бы уронить достоинство воина.
— А вот и наши! — крикнул Халлинг.
В числе других приблизился и Михаил, все такой же бледный, робкий и мечтательный.
— Что же, нашли вы приворотный корень? — таинственным шепотом спросил он у Бенно и на его отрицательный ответ прошептал:
— Это очень печально, очень печально! — затем молодой, человек со вздохом отошел в сторону.
Тем временем краснокожие обступили своего будущего вождя и радостно приветствовали его возвращение. Вперед других протиснулась к Утитти старая тощая колдунья, выкрашенная, как всегда, желтою краской, и, указывая дрожащей рукой на стоявшего поодаль и не решавшегося вступить в лагерь своих соплеменников Обию, воскликнула:
— Ты должен стать нашим вождем, храбрый Утитти! Ты должен указать нам то место, где должны стоять наши хижины, но прежде всего ты должен снести голову этому изменнику. Он любимец Тенцилея, он стоял за него и против своего народа, и вот, где его место — этот кол ждет его голову!
И старуха указала на три кола, воткнутых в землю, из которых один был пустой, тогда как на двух остальных торчали головы, изменившиеся уже до полной неузнаваемости.
— Тенцилей! Непорра, — проскрежетала она, — а этот кол для Обии!
Путешественники вопросительно посмотрели друг на друга. Неужели они должны были допустить подобное зверство? Допустить, чтобы человека прирезали на их глазах, как барана?
— Обия должен умереть, он поверг в несчастье весь свой народ! — кричали индейцы. — Он изменник и не имеет права войти в деревню!
— Беги! Беги отсюда, Обия, — шепнул ему Утитти, — я не могу спасти твою жизнь, беги!
— Друзья, — сказал Рамиро, — обращаясь к индейцам, — мы взяли Обию в проводники для дальнейшего нашего путешествия, и завтра он вместе с нами покинет навсегда вашу деревню, но эту ночь вы должны ему позволить провести у нашего костра!
— Нет! Нет! Он должен умереть! — кричала желтая ведьма.
— Чужеземец прав. Оставьте его в покое, — приказал Утитти, — пусть они уведут его с собой!
Тогда концом копья, вокруг того места, где расположились лагерем белые, начертали на земле линию, и за эту черту не смел переступить изгнанник под страхом смерти, что ему было прекрасно известно.
Весь день до наступления ночи путешественники посвятили сборам: добыли челноки, нагрузили их, насколько было можно, различными съестными припасами и всеми своими пожитками, а ночью выставили вооруженных часовых, которым было поручено следить за неприкосновенностью челнов и безопасностью спящих товарищей. Караульные сменялись каждые два часа. Под утро весь маленький караван должен был тронуться в путь.
Следовало идти на северо-запад. Вот и все, что знали друзья; компас должен был служить им единственным указателем пути. С рассветом стали собираться и индейцы. Они также решили покинуть эту прекрасную страну и искать себе новую родину где-нибудь вдали от своих врагов. В последний раз собрались они у костра и тихо и протяжно пели свою печальную песню.
«Куда нам теперь идти? Друзья наши далеко, а враги всюду, близко. Велик дремучий лес, но в нем живет и коварная птица, и ядовитая змея. Где же нам искать места, чтобы построить вновь славные хижины и развести сады и огороды?»
Грустно и уныло звучала эта песня. От прежней веселой, безобидной, добродушной толпы осталась лишь небольшая горстка мужчин, женщин и детей. Целиком выкрашенные в черный цвет, они смотрели как-то особенно печально. Им предстоял далекий путь; они решили переселиться в ту часть страны, где жило одно родственное им племя, и там основать новое маленькое царство.
Когда дикари тронулись в путь, оказалось, что мужчины не несли на себе ровно ничего, кроме своего оружия, тогда как бедные женщины были навьючены свыше сил, даже и те, у которых за спиной висел в деревянной зыбке грудной ребенок, а на правом бедре еще другой, немного постарше.
Простившись со своими друзьями самым сердечным образом, индейцы затянули свою печальную песню и потянулись длинной вереницей от своей прежней деревни в лес.
— Да, — сказал Обия, глядя им вслед, — лучше, что я пойду с вами, не хочу больше жить в лесу!
Вскоре двинулись и путешественники. В каждом челноке сидело по четыре человека и лежали целые горы припасов и пожитков. Остальные же частью шли пешком по берегу, частью ехали на мулах.
Ласковые лучи раннего утреннего солнца еще более украшали и без того прекрасную местность. Повсюду встречались в изобилии самые роскошные плоды. Обия, которому все они были знакомы, сообщал своим спутникам разные полезные сведения. Он указывал им на съедобные плоды и ягоды, на птичьи гнезда, в которых можно было найти вкусные яйца.
— Вот хорошее дерево, — сказал он, — остановите челноки, я угощу вас настоящим царским напитком, давайте сюда ваши тыквенные сосуды!
Раздался звук рожка — обычный призывный сигнал путешественников, — гребцы убрали весла, а всадники придержали своих мулов, тут же принявшихся щипать свежую, молодую траву.