— Хватит, — сказал Федор.
— Почему? — спросил Семен, бодрясь.
— Лед-то был под снегом. Наст — он вроде одеяла. Не давал топи промерзать глубоко.
— Ну… — допытывался Семен.
— Пропорем камнем лед — вода в котлованчик хлынет, и работа насмарку. Начинай все снова, — ответил Федор. — Отдохнешь — поймешь.
— Говори… — Семен попробовал закурить, но табачный дым железным скребком продрал гортань, удушье сковало грудь. Припав на бок у костра, Семен зашелся в кашле и едва не четверть часа бился в судорогах.
Кое-как отдышавшись, он швырнул в огонь пачку с сигаретами и, утирая слезы, хватая широко открытым ртом шпарящий горло морозный воздух, выдавил:
— Про-гу-лочка!
— Сам напросился.
— А-т… ты… не ерепенься.
— Мне что? Не мне доказательства нужны. Я-то знаю — не убивал.
— Брось болтать!
— Чайку давай прими. Полегчает. Дальше хуже будет.
— Почему?
— Пока поверху идем. В день сантиметров на двадцать углубляться в болото будем. За ночь мороз прохватит стенки, мы еще подтаим. Вроде колодца ямка станет. Вот уж оттуда пар пойдет фуговать, что из вулкана.
— Сколько же нам растопить надо? Яму?
— Метра на два, на три… Говорил я тебе. Там и должен быть труп лесничего.
— Мы и его подпалим!
— Нет. Лед прозрачный. Как увидим тело, так и экспертов и следователя звать можно.
— Следователя сначала, — сказал Семен.
— Это ваше дело.
— А не повредим тело-то?
— Не… Обтаять по бокам можно. Он что на столе окажется.
— Как ты, Федор Фаддеич, до этого додумался?
— Не я вовсе. Старатели. Они так зимой в речках золотой песок доставали для промывки. Удобнее, чем летом, получалось. И мокнуть не надо. Вытаят в быстрине колодец — и шуруй. Мороз стенки держит, куда прочнее крепи в шурфе. Вот я и подумал… Коль дело до доказательств моей невиновности дошло, а словам кто поверит, то лесничего из топи зимой даже сподручнее достать…
Месяца каторжного труда стоило вытаять тело лесничего из болота. Зато на судебном разбирательстве по делу не возникло никаких вопросов.
И вспомнив об этом страшном месяце, инспектор подумал: «А мне та работа на пользу пошла — курить бросил…»
Но когда вдруг на миг Семен подумал о том, что никто его не держит и он вот сейчас может пройти к тому месту и посмотреть на него, все нутро его взбунтовалось. Семен ощутил, как засвербило в груди и гортани. Чтоб успокоить самого себя, инспектор произнес вслух:
— Нечего мне там делать! Что я там не видел, — и нахмурившись, пошел в сторону табора Дисанги.
Старик сидел так же, как и когда Семен уходил, и вроде бы не шелохнулся, даже и глазом не повел.
— Ну вот. Скоро и чайком побалуемся, — почему-то облегченно вздохнув, сказал Семен и тут же спросил: — Когда к Хребтовой пойдем, Дисанги?
— Кабана возьмем — и двинем, однако. Я присмотрел. Много их тут, секачей, в дубняке. Неподалеку. Один матерый. Хватит ему гулять. Молодым простору больше будет.
— Вдвоем сподручнее… — Семен знал нрав этого мясного зверя, как говаривали добытчики, сам хаживал за кабанами, но в компании зверовщиков, а не с таежными жителями. Раз подвернулся случай, почему бы и не поохотиться вместе с Дисанги.
— Сподручнее, — согласился удэгеец. — Три дня и еще день ходил. Хорошо знаю, где он, Думают, стар Дисанги. Совсем никуда не годен.
— Я не в помощники к тебе прошусь, Дисанги. Посмотреть хочу. Поучиться.
— Стар Дисэнги… — удэгеец долго и размеренно кивал. Потом он еще дольше раскуривал медную трубочку на длинном чубуке.
Семену не хотелось ни спорить, ни разубеждать Дисанги в вещи очевидной и понятной. Шухов подвесил над огнем чайник и тут приметил, что в костре лежали две грибовидные березовые чаги — нароста. Они старательно тлели, испуская много дыма. Не спрашивая ни о чем Дисанги, Семен понял и взял на заметку, что и ему стоит так же поступать, когда придется зажигать дымокур. Не разговаривая больше ни о чем, они попили очень крепкого, вяжущего рот чая. После довольно долгой ходьбы Семен почувствовал ставшую для него привычной легкость в движениях и приятное ощущение свежести в восприятии окружающего. Дисанги тоже приободрился и повеселел.
— Пора, — сказал старик, выкурив еще одну трубку.
Плащ и котомку Семен оставил в таборе, ремень карабина набросил на плечо. Рядом со старичком-лесовичком Шухов выглядел необычайно рослым, статным, но в душе ощущал себя подростком, и ему даже захотелось пошалить. Семен поднял круглую лиственничную шишку и стал подбрасывать ее на ходу.
Скоро они вышли из лиственничного бора, миновали распадок, наполненный буйной бледно-лиловой леспедецией, словно мыльной пеной.
Семен поймал себя на том, что все еще, играя, подбрасывает лиственничную шишку, и забросил ее подальше. Он попробовал сосредоточиться на предстоящей охоте, но не вышло. Ведь он толком не знал, как Дисанги будет выслеживать зверя, а спрашивать, по его мнению, было поздно. Поэтому он просто шел за Дисанги, бесшумно и неторопливо.
Они вошли в дубраву, ярко освещенную отраженными от листвы лучами. Казалось, будто здесь светлее, чем на открытом месте. Мелькание бликов мешало взгляду сосредоточиться, отвлекало. Поэтому-то Семен, наверное, и не очень увлекался летней охотой, когда зверь, если захочет, может, притаившись, обмануть или внезапно выскочить из засады.
Дисанги шел впереди, спокойно держа старую берданку в опущенной руке, будто прогулка по красивой дубраве была его единственной целью. Семен справедливо решил, что беспокоиться рано, до выслеженного Дисанги кабана еще далеко. Ветер дул им навстречу.
Терпко и приятно пахла молодая листва и старая дубовая подстилка, сухая и мягко пружинившая под ногами.
Во многих местах, особенно под раскидистыми деревьями, виднелись глубокие и мелкие ямы, взрытые кабанами, по-видимому, совсем недавно в поисках желудей.
Дисанги ускорил шаг, но Семен не стал торопиться. Удэгеец ни о чем не предупредил его и скоро ушел довольно далеко вперед, ко взгорку. Семен видел, как стволы деревьев за ним торчали будто укороченные, а вершины еще более далеких словно распластывались по гребню.
Посреди широкой поляны Семен остановился у совсем свежей ямы, разрытой могучим секачом, похоже, час-полтора назад.
Тут раздался выстрел, и слух Семена уловил, как пуля, пущенная Дисанги, тупо ударила по кому-то большому за увалом.
Вскинув взгляд, Семен не сразу нашарил глазами в играющем мерцании светотени фигуру Дисанги. Старик стоял на самом увале около ствола могучего дуба. Удэгеец мог видеть зверя, бывшего по ту сторону увала, Семен — нет. Семен и различил, может быть, Дисанги, потому что тот вдруг вскинул руки и прокричал: