Читать интересную книгу Брачные узы - Давид Фогель

Горничная оставила его на минуту в прихожей, тотчас же вернулась и провела в уже знакомую гостиную.

— Извольте подождать немного. Фройляйн Лоти сейчас придет.

Он расположился в кресле, обтянутом бурой кожей. Скоро вошла и Лоти. Облаченная в свое цветастое кимоно, она без малейших признаков удивления протянула ему руку, словно ждала этого визита.

— Я предчувствовала, что увижу вас сегодня, только не знала, что вы окажете мне такую честь и придете сюда. А я уже собралась одеться и заглянуть в кафе. Договорилась встретиться там с доктором Астелем, но не раньше полшестого. Как бы то ни было, очень мило, что вы пришли.

Она придвинула стул и села, устремив на Гордвайля требовательный взгляд.

— А где же Tea? — спросила она неожиданно.

— Tea… она… ей нужно было пойти в одно место…

Насмешливая улыбка появилась на лице Лоти.

— Не найдется ли у вас сигареты? — нашелся Гордвайль. — Забыл купить.

— Может быть, вы предпочитаете сигару? У папы есть отличные.

Она проскользнула в соседнюю комнату и вернулась с толстой сигарой.

— Один раз в жизни и вам можно почувствовать себя герром Боденхаймом, директором Крестьянского банка.

— Или доктором Крейнделом, моим кормильцем, — пошутил Гордвайль.

Затянувшись несколько раз, он проговорил:

— А правда недурно! Богатые умеют жить.

Лоти была бледнее обычного. Ее бледность особенно выделялась на фоне темных цветов кимоно.

— Я не люблю воскресений и праздников, — сказала она, — это самые скучные дни.

Она встала и, приоткрыв дверь, крикнула горничной, чтобы та приготовила чай.

Человек в своем тесном мирке, подумал Гордвайль, подобен плоду со снятой кожицей. Каждый жест выдает потаенные черты. Чего стоит один этот тон, например, которым она позвала горничную, в нем и повеление, и просьба одновременно.

Лоти вернулась назад и села напротив гостя, запахнув полы кимоно на коленях. Она взяла сигарету из папиросницы, которую раньше положила на стол рядом, небрежно прикурила и стала выдувать одно за другим колечки дыма, похожие на голубовато-пегие баранки. Зимний день быстро угасал. Мрачная тишина сочилась в дом, как будто он был нежилым.

— Ваших родителей нет дома?

— Нет. Пошли «развлечься». По своему обыкновению, как всегда в выходные. Идут вдвоем в кафе и сидят там полтора-два часа. Папа читает воскресные газеты, а мама разглядывает иллюстрированный журнал или журналы мод. Знаете, мама одевается по самой последней моде, бежит впереди меня. Мне она всегда выговаривает, я, дескать, по ее мнению, неряшлива и небрежна в одежде. Иногда она посылает меня купить новую шляпку или к портнихе. Потом, когда с газетами покончено, они начинают обсуждать меня, судят и рядят, как выдать меня замуж. Это у них постоянная тема для разговора. Потому что больше всего на свете они хотят видеть меня под венцом. Потом, если погода хорошая, они еще с полчаса гуляют и возвращаются домой. Если я в это время дома, папа зовет меня для «важного разговора», всегда с важным выражением лица, как будто это в первый раз. Он указывает мне на стул коротким, не терпящим возражений жестом, как служащему у себя в директорском кабинете в банке. Обычно мама тоже присутствует при этом. Я сижу и жду, и мама тоже. После короткого молчания он задает всегда один и тот же вопрос: «Итак, Лоти?» Я делаю вид, что не понимаю. «Я имею в виду, когда ты пригласишь нас на свадьбу?» Я: «Пока не знаю. Не с кем. Никто меня не хочет». «Это не так, Лоти», — говорит папа с величайшей серьезностью. А мама поддакивает: «Неправда, Лоти! Это ты никого не хочешь». И мы молчим втроем. Спустя минуту папа говорит, как если бы его вдруг впервые озарило: «А доктор Астель, например? Он ведь хочет на тебе жениться». И впивается мне в лицо пристальным взглядом, следя за произведенным впечатлением. «Посмотрим, — говорю я. — Нужно еще подождать…» Пауза. Потом еще несколько коротких рубленых вопросов на ту же тему, и — «важный разговор» завершен. Это повторяется почти каждую неделю, по одному и тому же сценарию, и всегда по выходным дням. В остальные дни мы обсуждаем что угодно, но только не это.

Горничная внесла чай и разное печенье.

— Сколько лет вашей матери?

— Сорок пять.

— Ни за что бы не поверил. Она выглядит намного моложе. По меньшей мере лет на шесть-восемь.

Лоти поднялась с места и включила свет, который мгновенно повис в комнате, пронзительно яркий и оранжевый, как застывшая молния. Пока она разливала чай, Гордвайль наблюдал за ее движениями, плавными и изящными. По сути дела, прекрасная девушка, Лоти, пронеслось у него в голове. Порода. Она поистине заслуживает любви… Если бы я не любил… какой странный кошмар был прошлой ночью… Днем вещи выглядят такими, какие они есть, в истинном свете… Хорошо, что любая такая ночь рано или поздно кончается…

— У вас красивые руки, Лоти, — вырвалось у него.

— Вы только сейчас обратили внимание? Поздновато…

— Вовсе не сейчас. Я давно знаю. Они словно живут сами по себе…

Он взял одну ее руку и стал рассматривать ее:

— Два маленьких, добрых и очень красивых существа. На них можно смотреть долго-долго, и все никак не насмотришься.

— Хорошо! — сказала Лоти, слегка покрасневшая от волнения и радости. — Давайте пить чай.

Она помешала чай и, захватив ручку чашки кончиками большого и указательного пальцев и оттопырив остальные пальчики в сторону, стала пить маленькими глотками, слегка вытягивая к чашке полные губы. В пространстве был слышен лишь легкий призвук глотков, и все вокруг наполнилось призрачным ощущением трепетного, неясного счастья…

Лоти поставила чашку на стол. Серые глаза ее вдруг приобрели немного печальное выражение, что не ускользнуло от Гордвайля. Наверно, вспомнила что-нибудь невеселое, подумал он и почувствовал, как легкая грусть поднимается и в нем. И тут с ним приключилась чудесная вещь: его посетило видение, словно сон наяву, сон, продолжавшийся не более трех-четырех секунд, но настолько ясный во всех своих подробностях, что трудно было усомниться в его реальности. Он увидел Лоти маленькой девочкой в коротких гольфиках. Вьющиеся каштановые волосы растрепаны. На ней белое легкое платье до колен, как видно, лето на дворе. День, похоже, клонится к закату. Она стоит на широкой лужайке — одна. Делает несколько неуверенных шагов и останавливается. Поднимает руку и, приложив ее козырьком к глазам, чтобы солнце не слепило, пристально смотрит куда-то вдаль. Вот к ней приблизился какой-то мужчина в соломенной шляпе, значительно выше ее ростом, он подошел откуда-то сбоку (Гордвайль не замечал его, пока он не оказался совсем рядом с Лоти), наклонился к ней и что-то сказал. Лоти повернула к нему лицо, смерила его взглядом снизу вверх и немного отстранилась. Мужчина протянул к ней руки, словно собираясь обнять, трость его упала на землю. И тут Лоти вдруг побежала, побежала что есть сил, волосы ее развевались на ветру. Мужчина в первый момент словно бы хотел кинуться за ней, но тут же одумался, наклонился, чтобы подобрать трость, и проводил ее взглядом. Лоти была уже далеко от него, но продолжала, не оглядываясь, нестись по тропинке. Вдруг она оступилась и упала. Попыталась встать, но не сумела. Она лежала на левом боку, и лицо ее кривилось от боли и плача. Видевший все издали мужчина подбежал к ней, поднял ее на руки и понес, пока не подошел к какому-то дому и не скрылся в воротах с зелеными железными прутьями. Затем Гордвайль увидел Лоти в постели, бледную, с закрытыми глазами, и несколько человек вокруг, среди них и тот мужчина, что принес ее. И тут видение исчезло.

— Вы когда-нибудь падали в детстве, а потом заболели и слегли в постель?

— Да. На самом деле я только что вспомнила об этом. Но как вы узнали?

— Я как бы увидел это сейчас. А кто был тот человек в соломенной шляпе, который донес вас до дома?

Лоти смотрела на него, окаменев от изумления.

— Но откуда вам все это известно? Я ведь никогда вам не рассказывала!

— Знаю. Но я только что это видел. Все происходило на широкой лужайке, летом. Вы были одеты в белое платьице и стояли одни…

— Да. Так все и было. Этот человек — мой дядя. Он с нами жил на даче. И умер три года назад.

Она о чем-то задумалась, опустив глаза, затем продолжила:

— Меня внезапно охватил ужас. Он подкрался так незаметно, застал меня врасплох. И было что-то угрожающее в его голосе, не в самих словах, а в голосе.

— Странно, — проворчал Гордвайль про себя и посмотрел на Лоти, которая сидела, откинувшись на спинку стула, и вертела в руках спичечный коробок.

Поставив чашку на стол, Гордвайль произнес, словно пробудившись от сна:

— Все-таки разве это не прекрасно, несмотря ни на что? Невыразимо прекрасно — жить и даже страдать!

— Страдать? Дело вкуса! — отозвалась Лоти, внезапно раздражаясь. — По мне так нет!