Читать интересную книгу Брачные узы - Давид Фогель

— Это произошло не здесь. Мы были на даче в Зальцкамергуте. Мне тогда было лет девять. И там была кошка. Не наша. Может, соседская, не знаю. С нами соседствовала маленькая вилла какого-то профессора из Вены. Словом, эта кошка имела обыкновение прогуливаться в нашем саду. Всякий раз, когда я спускался в сад, она гуляла там в свое удовольствие, как у себя дома, или стояла, склонив голову на сторону, и прислушивалась… Небольшая такая, пятнистая, черная с рыжим. Порой я даже наталкивался на нее, когда она выходила из коридора, всегда так спокойно, без малейших признаков страха. Этакая наглость, меня это просто взбесило. Потому как кошка должна бояться и убегать, а эта вовсе ничего не боялась. Ярость переполняла меня, но я еще выжидал. Несколько раз пытался подкрасться к ней. Медленно-медленно. Она не убегала. Только когда я оказывался на расстоянии вытянутой руки, просто уходила спокойно… Это постыдное пренебрежение распаляло меня все больше и больше. Я беспрестанно думал об этом, мысли о кошке не давали мне покоя даже во сне. Однажды ночью мне приснилось, что эта самая кошка вошла в нашу с Польди комнату, обычной своей невозмутимой поступью прошла к моей постели и остановилась в изголовье, подняв голову. Я же сладко спал, это мне снилось, и я не хотел просыпаться из-за наглой кошки. Я подумал во сне: посмотрим, чего она хочет. Потому что она стояла и смотрела на меня, словно размышляя. Я видел ее глаза, красновато-коричневые с ярким блеском. До того, наяву, я не обращал внимания на то, какие у нее глаза. Короче говоря, я лежу и смотрю на нее, а она смотрит на меня, и я точно знаю, что она что-то против меня замышляет. Постояв так, она вскочила на кровать, рядом с подушкой, и прошлась по мне, до самой головы. Я не двигался. Возле головы она остановилась, замерла на миг, глядя на меня своими красновато-коричневыми глазами, казавшимися вблизи неестественно круглыми и большими. Потом мягко легла мне на шею, изогнувшись вокруг, все это медленно-медленно. Я почувствовал тепло и как она легко, почти приятно давит мне на шею. Давление, однако, все усиливалось, мне стало трудно дышать, и внезапно я понял, что она хочет удушить меня. Я мгновенно выпростал руки из-под одеяла и схватил ее за шкирку, с большим усилием мне удалось оторвать ее от себя. Затем я встряхнул ее, держа перед глазами, тело ее безвольно свисало вниз. Но тут же оказалось, что шея у кошки очень жесткая, словно железная, так что, сжимая ее, я почувствовал боль в руках. Я снова взглянул на ее морду и увидел, что глаза совершенно исчезли. Да и голова уже не была кошачьей головой, а чем-то странным, больше похожим на какой-то инструмент, чем на голову животного. Тогда я с силой бросил ее о землю. Звук был как от удара тяжелого металлического предмета. Я взглянул вниз и с изумлением увидел, что кошка, та же самая давешняя кошка, встала, словно проснувшись, и поднимает голову мне навстречу. Затем снова прыгает на кровать, и все повторяется еще раз во всех подробностях, а потом еще и еще: несколько раз подряд.

На следующий день я подстерегал ее с утра до вечера, искал ее и в саду, и во всех других местах — все напрасно. Ее нигде не было. Ночью она мне не снилась. А наутро я увидел, как она выходит из коридора, медленно-медленно, как всегда. Я последовал за ней, отстав на несколько шагов. Она пошла в сад, остановилась на лужайке, под большой грушей, и замерла… Я стал подходить к ней, она не двигалась с места. Подошел вплотную, нагнулся и погладил ее по спине — она издала довольное урчанье и стала тереться о мои ноги. Тогда я опустился на холодную, еще мокрую от утренней росы траву и взял ее на колени. Она не сопротивлялась. Я погладил ее еще раз, и еще, глядя ей в глаза, которые сейчас, не так, как во сне, оказались светло-голубыми, прозрачными, как стекло. Так, гладя ее, я все ближе подводил пальцы к шее и внезапно сомкнул их на ней и стал сжимать обеими руками, все сильнее и сильнее. Она исторгла короткий, обрубленный вопль и замолкла. Билась всем телом и дергала лапами, пытаясь достать меня когтями по лицу, но я держал ее на расстоянии. Я жал все сильнее, глаза ее сделались совсем круглыми, вылезли из орбит, наконец она перестала дергаться. Узкий, длинный язычок торчал у нее изо рта, как розовая ленточка. Мне показалось, что он еще немного двигается, и я продолжал давить. Наконец я отшвырнул ее от себя с отвращением. Она упала в траву с глухим стуком и осталась лежать без движения, раскинув лапы. Я вскочил на ноги. Следовало еще спрятать ее, меня же тошнило при одной мысли о том, что нужно будет до нее дотронуться. Но выбора не было. Была не была, я взял ее за кончик хвоста, оттащил в кусты малины рядом с забором и спрятал, а вечером бросил в ручей.

После короткой паузы Гордвайль сказал:

— Странная история и неприятная… Крайне неприятная…

Безотчетно он повернул голову в сторону кошки, по-прежнему лежавшей у Польди на коленях. Он не мог взглянуть Фреди в глаза. В нем поднялось какое-то неясное чувство стыда. «Пожалуй, он перегнул, входя во все подробности, да еще с таким странным жестоким удовольствием, — подумал Гордвайль. — Верно, решена уже участь и той, что лежит там у Польди…» При этой мысли Гордвайль содрогнулся. Он вдруг испугался, что мысль эта как-нибудь передастся Фреди, суггестивно, без слов, и захотел переключить его внимание на что-нибудь другое. Но в эту минуту ничто не шло ему на ум. Он просто не знал, что сказать. Tea все еще щебетала о чем-то с Польди. Когда же наконец обед? Он вдруг ощутил пустоту в желудке. В любом случае ему хотелось, чтобы обед остался позади и он бы мог уже уйти отсюда. Неожиданно для самого себя он услышал свой голос:

— Впрочем, если полшиллинга удовлетворят тебя… Больше никак не могу.

Фреди ответил не сразу. Спустя минуту сказал просто:

— Ладно, давай!

Он взял монету и, даже не посмотрев на нее, будто с презрением опустил в жилетный карман. Впечатление, произведенное на Гордвайля его рассказом, по-видимому, доставило ему известное удовольствие. Вставая, он выдохнул в ухо Гордвайлю со странной улыбкой:

— Увидишь, этой тоже недолго осталось… кошке, я имею в виду…

— Нет, как же? — поспешно возразил Гордвайль. — Не делай этого, Фреди! Это омерзительно!

У него перед глазами возникли костистые пальцы Фреди, сжимающие горло кошки, и волна невыразимого отвращения поднялась в его груди. Но Фреди уже опять ходил по «зале», сунув руки в карманы брюк и немного склонив голову набок, словно решая какой-то сложный вопрос.

Тем временем вошла баронесса, а за нею и барон. Последний объявил:

— Пожалуйте к столу, дети!

Обед тянулся бесконечно долго, по крайней мере для Гордвайля, раздраженного и потерявшего всякое терпение. Место его оказалось рядом с Фреди, что все время напоминало ему только что услышанную историю, и это совсем лишило его аппетита. Старый барон ел жадно, лицо его раскраснелось от усилия и удовольствия, он рассыпался в похвалах кушаньям и умению баронессы, постоянно бегавшей на кухню, ибо у них не было возможности нанять служанку; еще барон говорил о политике, о плохом экономическом положении и время от времени задавал какой-нибудь вопрос Гордвайлю, мнение которого ценил чрезвычайно высоко. Сразу после кофе, когда барон по своему обыкновению растянулся на диване с сигарой во рту, Tea и Гордвайль откланялись. На улице Tea заявила, что ей нужно спешить, и удалилась быстрыми шагами.

21

Гордвайль направил стопы в центр. Он не решил еще, куда пойти, но был рад, что удастся побыть одному. Холод, пробиравший с утра до костей, стал менее пронизывающим. Дул легкий тепловатый ветер, несший с собой неуловимый запах весны. Неспешно, часто останавливаясь, Гордвайль продвигался по праздничной Верингерштрассе, прошел мимо Дома престарелых, часы которого показывали без четверти три, достиг Шотентора и свернул направо, на Ринг, без всякой определенной цели. Настроение его внезапно сделалось прекрасным, как будто все препятствия в один миг исчезли с его жизненного пути; он невольно ускорил шаги. Все было в полном порядке: здесь и там, и под этим углом тоже… помилуйте, в конце концов, чего ему не хватает! Можно сказать, ему только позавидовать можно! Без преувеличения и натяжки!.. И если даже, не дай Бог, все в его жизни провалится в тартарары, даже тогда у него еще останется он сам со своими пятью чувствами… Пять обостренных чувств — в известном смысле довольно и этого, не правда ли, господа? Пять чувств — и весь мир принадлежит тебе!

Напротив здания Парламента он непроизвольно замедлил шаги как человек, завороженный началом спектакля еще до того, как появился главный герой, и, помедлив, свернул в боковую улочку. Пройдя немного, он обнаружил, что находится на Лерхенфельдерштрассе, и остановился. Что ему здесь нужно, в конце-то концов? В тот же миг ему пришло в голову, что он оказался совсем рядом с обиталищем Лоти Боденхайм. Если уж ноги сами выбрали этот путь, сказал он себе, посмеиваясь, ничего не остается, как только подчиниться: им виднее… Он вошел в дом и поднялся на лифте на второй этаж.