Историю раннего христианства можно условно разделить на два периода.
• Иудейский период (30 – около 100 года). Синоптические евангелия, первые двенадцать глав Деяний, Дидахе. Провозвестие Иисуса и его учеников адресовано иудеям Галилеи, Иудеи и Самарии. Впрочем, в ряде новозаветных текстов уже заметны попытки иудейских авторов адаптировать учение к нуждам греко-римских языкохристиан.
Например, глосса в Мк 7:19 отменяет пищевые запреты. В рассказах о Страстях несколько обелен Понтий Пилат, чтобы текст легче воспринимался римскими читателями, которые часто возмущались иудеями, поднявшими антиримское восстание.
• Языкохристианский период (около 100–325 годы).
Иудейский период
Эсхатологическая религия, которая реконструируется по синоптическим евангелиям и представляет собой обновленный вариант профетического/харизматического иудаизма ветхозаветной эпохи, полностью посвящена подготовке иудейских учеников Иисуса ко входу в грядущее Царство Божье. Она теоцентрична, а не христоцентрична. В синоптических евангелиях Иисус не называет себя «Сыном Божиим» и, видимо, не в восторге, когда его называют Мессией. Ученики видят в нем человека Божьего, пророка, чудотворца и мудреца последних времен. Религия Иисуса не требует никакой интеллектуальной акробатики, – лишь полного предания себя Богу, заботливому и любящему Отцу Небесному.
Шествие Иисуса во главе своих овец к обетованному Царству было зверски прервано: Иисус был распят. Однако с его смертью на Голгофе все не закончилось. Согласно Деяниям апостолов, уже через несколько недель, на Пятидесятницу, ученики Иисуса, оправившиеся от шока, возвестили, что он был «мужем, засвидетельствованным от Бога силами и чудесами и знамениями» (Деян 2:22), то есть харизматическим пророком, но также и распятым, воскресшим и прославленным Мессией.
Единственным (или почти единственным) письменным свидетельством иудеохристианства за пределами Нового Завета является Дидахе (Учение двенадцати апостолов), уникальный памятник послеапостольского христианства, не испытавшего влияния Павла и Иоанна. Дидахе содержит ценные сведения и о первоначальной христологии. Например, Иисус не называется в нем «Сыном» или «Сыном Божиим», но лишь «Рабом» (как и в Деяниях), служителем Бога и людей. Дидахе – единственный вненовозаветный текст, по которому можно уточнить развитие христологии в языкохристианской церкви.
Формулирование новозаветных представлений об образе Иисуса началось с Павла, поначалу в рамках иудейской религии. Обращаясь к язычникам, не знающим иудаизм, Павел должен был объяснять, кто такой Иисус, причем объяснять в основном грекам из простонародья. В итоге Павлово христианство сосредоточилось на вестнике, а не на вести. На смену вдохновенной проповеди Иисуса о покаянии пришло учение, поставившее во главу угла смерть и воскресение самого Иисуса, осмысленные как искупление за грехи и источник всеобщего спасения. Апостол язычников возвел пророка и мессию синоптических евангелий и Деяний в ранг торжествующего Сына Божьего (статус, дарованный ему Богом после воскресения). Ожидалось, что Сын Божий вскоре явится и откроется как Господь живущих и воскресших мертвых. Теоцентрическую религию Иисуса Павел превратил в христоцентрическое христианство.
Еще один важный рубеж – Четвертое Евангелие. Действие в нем происходит в Галилее и Иудее, но читательская аудитория и атмосфера не иудейские, а греческие (как и в подлинных посланиях Павла). Герой Четвертого Евангелия уже не галилейский святой (как у синоптиков и в Деяниях), но небесный Спаситель, временно пребывающий на земле. Иисус есть Сын Божий не в образном смысле слова (на обычный иудейский манер), а воплощенный и вечный Логос (Слово), посланный в мир искупить не только иудеев, но и все человечество. Взяв на вооружение концепцию Логоса, развивавшуюся Платоном и Филоном, автор Иоаннова Пролога положил начало новому мистикофилософскому подходу, который наложил глубокий отпечаток на христианское богословие последующих веков. Иоанн изменил образ харизматического пророка Иисуса до неузнаваемости, вознеся его с земли на небо и из времени – в вечность. Никея была бы невозможна без греко-римского концептуального ядра Четвертого Евангелия.
Языческий период
Начало новому богословскому мышлению в языкохристианском русле положили мужи апостольские в первой половине II века. Для него характерны: формулировка христологии в неиудейских категориях, аллегорическая экзегеза Ветхого Завета (в греческом переводе), растущий богословский (не конкретно-исторический) антииудаизм. Такая аккультурация, перенос вероучения с одной культурной почвы на другую, может быть успешной, если удается не исказить первоначальные идеи. По-видимому, с языкохристианством произошло другое. Оно обрело особенности, неприемлемые для иудеохристианства и тревожные для историков.
Первый шаг был сделан в Послании Варнавы . Оно было написано для языкохристиан под влиянием идей Павла и Иоанна, но его отличает сильная антииудейская направленность. Иисус Варнавы, подобно Иисусу Четвертого Евангелия, уже не иудей. Более того, «иудеи» – его враги. Он есть земной Сын Человеческий и небесный Сын Божий, который содействовал творению мира задолго до воплощения на земле. Варнава не называет его напрямую «Богом», но явно имеет в виду, что его человеческое тело скрывало божественное начало (без такой защитной маскировки он не осуществил бы свою миссию, ибо никто не мог бы взглянуть ему в лицо и остаться в живых).
Мужи апостольские пересекли рубеж, в шаге от которого остановились Павел и Иоанн. У них хватило мужества назвать Иисуса Богом. Игнатий регулярно использовал это понятие, автор Второго послания Климента был не менее смелым, а согласно Плинию Младшему, в его время обычные христиане уже славословили Христа как Бога. Некоторые традиционные титулы («Сын Божий», «Первосвященник», «Спаситель») получили дальнейшее уточнение. Сын пребывал с Отцом еще до начала времени, и в Иисусе Бог вочеловечился. Более того, воплощенный Христос был реальным, а не призрачным (вопреки еретикам-докетам). Подлинное человечество Искупителя подчеркивается в вероисповедных формулировках Игнатия, причем под Павловым влиянием спасение напрямую увязано с кровью Христовой. Как видим, к середине II века уже активно складывалось выраженно неиудейское богословие, вдохновленное греческими идеями…
Приблизительно в то же время, под влиянием Платона, Филона Александрийского и Иоаннова Пролога, в христианстве пробивается философская струя через Послание к Диогнету . Оно приписывает откровение истины Логосу (Слову), который есть божественный «Художник» (Демиург), бывший орудием Божьим при создании мира.
На первой стадии развития языкохристианской церкви появились новые греко-римские идеи, чуждые иудаизму, но еще не продуманные серьезно и не систематизированные. Мужи апостольские считали воплощенного Христа Богом и человеком, но не пытались показать, как это может быть. Апологеты, теологи и толкователи Библии середины II – середины III веков взялись за эту задачу и подготовили почву для последующих революционных решений Никейского собора 325 года.
Христианское богословие, формально связанное с платонизмом – системой, глубоко отличающейся от неспекулятивного образа мысли Иисуса, – родилось с апологета Юстина Мученика . Профессиональный философ и специалист по греческой Библии, он имел достаточно знаний, чтобы приводить рациональные доводы в защиту христианства от римских властей и иудаизма. Основным вкладом Юстина в развитие христианской мысли было учение о Логосе, философски обоснованное и почерпнутое из Иоаннова Пролога. В результате за Иисусом окончательно закрепился божественный статус, включавший вечное предсуществование и участие в создании мира. Более того, Юстин не только возвел христианство на пьедестал единственной истинной философии, но и проложил дорогу систематическому изъяснению ветхозаветных пророчеств как сбывшихся во Христе (включая пророчество Исайи о девственном зачатии «Иммануила»). Важность харизмы, явленной в действиях христианских экзорцистов, еще подчеркивалась в середине II века.
Антигностическая полемика стала еще одной возможностью подчеркнуть человеческое начало воплощенного Христа. Философско-богословские доводы против Маркиона и Валентина приводили Юстин, Ириней, Тертуллиан и Ориген. В несколько ином стиле, трогательно-поэтическом и с типологической экзегезой Ветхого Завета, Мелитон Сардийский показал подлинную телесность Искупителя, Сына Божьего. Это предзнаменовало важные темы последующих христологических дебатов: совмещение во Христе божественного и человеческого начала, две природы Христа (божественная и человеческая), его вечность и явление в конкретный исторический момент.