Если делать выводы и умозаключения не на базе того, что лежит на поверхности и потому кажется очевидным и бесспорным, а на основе серьезного анализа стратегии Сталина и Гитлера после заключения пакта, то складывается твердое впечатление, что не Сталин боялся Гитлера (этой точки зрения придерживаются очень многие как специалисты, так и простые читатели), совсем наоборот – Гитлер боялся Сталина. Он, видимо, понимал, что время работает не на Германию, а на Советскую Россию. Такое заключение в определенной мере подтверждается начальником штаба Верховного командования вермахта В. Кейтелем: «Исходя из военного положения рейха, стремлений западных держав – Англии и Америки, он обосновал свою точку зрения: война против Советского Союза стала неизбежной, и любое выжидание лишь еще более ухудшило бы наше положение. Он откровенно говорил: промедление только изменит потенциал сил не в нашу пользу; в распоряжении наших противников – неограниченные средства, которые к данному времени даже приблизительно еще не исчерпаны, между тем как наши кадровые и материальные силы мы больше значительно увеличить не сможем. Поэтому решение его неизменно и твердо: как можно раньше упредить Россию и ликвидировать исходящую от нее опасность.
Затем последовали его очень весомые высказывания о столкновении двух крайне противоположных мировоззрений. Он знает: столкновение это так или иначе произойдет, и лучше, если он возьмет его на себя теперь, чем закрывать глаза на грозящую Европе опасность и оставить решение данной проблемы на более позднее время или же предоставить своему преемнику. Ведь никто после него не будет обладать в Германии таким авторитетом, чтобы принять на себя ответственность за превентивную войну; не найдется и другого такого человека, который один еще сможет сломить мощь большевизма, прежде чем Европа падет его жертвой! Он, как никто в Германии, знает коммунизм с его разрушительными силами по той борьбе, которую лично вел за спасение рейха»[166].
Между тем, о нарастании разногласий между Берлином и Москвой свидетельствуют участившиеся советские представления германскому посольству с протестом против конкретных акций третьего рейха. Особое беспокойство и, можно сказать, тревогу у Сталина вызывали такие факты, как широкое развертывание немецких сил в Румынии, а также явные признаки того, что Гитлер, по оценкам Москвы, решил вступить в Болгарию. Затем планировалось вступление в Грецию и обеспечение контроля над черноморскими проливами. Эти планы явно имели под собой антисоветскую подоплеку и фактически были направлены против интересов Советской России. Москва прямо указывала Берлину, что все эти действия Германии угрожают интересам безопасности СССР[167]. Буквально пять дней спустя по получении довольно холодного и невнятного ответа со стороны Берлина Кремль вновь подчеркнул, что основной вопрос, который стоит, – это вопрос о вводе германских войск в Болгарию и в район проливов… Советское правительство говорит о Болгарии и проливах потому, что они связаны с Черным морем, а СССР является главной черноморской державой[168].
В историографии широко распространено мнение, что Сталин чуть ли не на протяжении оставшихся до начала войны месяцев проводил пассивную линию, полагаясь на то, что Гитлер не решится в условиях продолжавшейся войны с Англией на военную акцию против СССР. Одним из приверженцев этой точки зрения является английский автор А. Буллок. В своей сравнительной биографии Сталина и Гитлера он уверенно утверждал: «В отличие от Гитлера, которого воодушевляла перспектива покончить с нацистско-советским пактом, Сталин делал все возможное, чтобы сохранить его, упрямо закрывая глаза на свидетельства того, что немцы готовились начать наступление на Россию. В то время, как Гитлер совершенно преисполнился уверенностью в себе в 1941 г., Сталин казался колеблющимся и рисковал более, чем когда бы то ни было раньше за всю карьеру, потерять хватку лидера. В течение первых шести месяцев 1941 г. он проводил по отношению к Гитлеру политику умиротворения и вплоть до фактического немецкого нападения 22 июня запрещал советским военачальникам предпринимать какие-либо шаги, которые могли бы спровоцировать немцев…»[169]. Несколькими страницами позже тот же автор пишет, что очевидно, Сталин осознавал возможность войны с Германией, но не сумел понять идеологическое, можно смело писать – мифологическое, значение ее для Гитлера, для которого эта война выходила за рамки разумного расчета. Сталин убедил себя в том, что раз уж он подписал нацистско-советский пакт, то Гитлер так будет занят остальной Европой, что для него станут очевидны обоюдные выгоды сохранения этого пакта[170].
Уважаемый А. Буллок не только противоречит сам себе, но и до примитивности упрощает реальную картину. Как мы видели выше, Сталин отнюдь не исключал возможности гитлеровского нападения на Советскую Россию, особенно после столь неудачной финской кампании, но, напротив, считал ее неотвратимой. Грань здесь проходит между сроками: Сталин не без реальных на то оснований полагал, что Гитлер серьезно завяз в кампании против Англии и в обстановке все более ухудшавшихся отношений с Советской Россией едва ли рискнет на столь авантюрный шаг. И, что особенно важно подчеркнуть, Сталин как раз оказывал на Гитлера давление, требуя принятия советских условий, и каждый раз, когда немцы явно нарушали интересы нашей страны, решительно протестовал против этого. Так что ни одна враждебная Советской России акция лидера третьего рейха не оставалась незамеченной и получала соответствующую оценку со стороны Кремля. Поэтому нет оснований говорить о какой-то чрезмерной уступчивости Сталина – это явно противоречит фактам, в том числе и приведенным выше высказываниям Гитлера о политике Сталина в этот период. Об этом же, собственно, говорил, вернее, жаловался Риббентроп в марте 1941 года во время встречи с министром иностранных дел Японии Мацуокой. По его словам, он может конфиденциально сообщить, что нынешние отношения с Россией, конечно, корректны, но не очень дружественны. После визита Молотова, во время которого России было предложено присоединиться к пакту трех держав, советское правительство выдвинуло неприемлемые условия. Оно требовало от Германии пожертвовать интересами Финляндии, предоставить СССР базы в районе Дарданелл и позволить Советскому Союзу контролировать Балканы, в особенности Болгарию. Фюрер не согласился на это, так как, по его мнению, Германия не может постоянно поддерживать подобную политику русских. Германии нужен Балканский полуостров, прежде всего, для ее собственной экономики, и она не склонна позволить ему попасть под русское господство. По этой причине она дала Румынии гарантию ее целостности. В частности, эту последнюю акцию Советский Союз воспринял враждебно. Германия была вынуждена затем войти в более тесные отношения с Болгарией, чтобы получить тактически важный пункт для дальнейших действий, цель которых – изгнание англичан из Греции. Это тоже не понравилось русским.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});