Вспоминаю Тлумач, когда бой закончился лихим обходом татар и блестящей атакой третьей сотни князя Алека Амилахвари. Влетев в Тлумач, Великий Князь пронесся через город, еще занятый австрийцами. Около него падают всадники и лошади маленького конвоя, сраженные ружейными пулями. «Вам очень хотелось быть убитым сегодня?» — спросил я Его Высочество вечером за кружкой чая у командира корпуса, хана Нахичеванского.
У Великого Князя не было инстинктивного движения наклонить голову под пулей. Как-то раз, уже командиром 2-го кавалерийского корпуса, он спешит в день наступления с участка 6-й донской казачьей дивизии в 9-ю кавалерийскую. Для скорости он несется в автомобиле по открытому месту. Четыре тяжелых орудия противника дают залп; снаряды вздымают воронки, клубы дыма, а земля отбрасывается к автомобилю. Не забуду его характерный жест головы вверх, взмах руки и непроизвольное восклицание: «Восьмидюймовые!» Шофер побледнел и остановился; его приводят в себя короткие слова начальника штаба генерала Юзефовича: «Давай вперед».
— Знаешь, почему он такой храбрый? — сказал мне как-то начальник конвоя, старый черниговский гусар ротмистр Пантелеев. — Он так глубоко порядочен, что не может не быть храбрым.
Как начальник Великий Князь всегда искал крайних решений, стоял за их настойчивое проведение. Большой спортсмен в душе, он любил риск, огорчался, когда новые обстоятельства не позволяли довести занесенный удар до конца.
Его доступность известна всем русским людям. Он принимал всех, кто хотел его видеть, и был добрым гением для тех, кто просил о помощи. На войну шли за ним тяжелые сундуки писем, прошений и всевозможных просьб. В период затишья полковник барон Н. А. Врангель просиживал над бумагами до глубокой ночи, подготовляясь к утренним докладам. Только смотря на эти горы писем, можно было получить представление о числе просителей. А мы знали и видели, как Великий Князь стремился помочь каждому. Он расспрашивал о подробностях, тратил громадные средства на благотворительность. Его Высочество никогда не говорил об этих делах, как никогда не показывал своего высокого положения. Особая красота была в его скромности.
— Берегите Великого Князя. Мы не знаем, какие судьбы готовит ему Россия, — часто говорил мне начальник штаба Юзефович, когда боевая обстановка заставляла нас разлучаться[106].
Эти слова пришли мне невольно на память, когда я подходил 21 августа 1917 года к маленькому знакомому домику в Гатчине, так напоминавшему раньше английский коттедж. Судьбе угодно было сохранить Великого Князя на войне. Но как все кругом переменилось! Около небольшого сада бродят вооруженные, разнузданные, всклокоченные солдаты. Только Великий Князь все тот же спокойный, ровный, приветливый. Я рассказываю ему о своих злоключениях, о совершенно новой для меня теории идеализма, которую пробуют применять в России, и о тех, кто ее проводит. Его Высочество задает вопросы; но мне кажется, что он давно все знает и полон глубокой грусти. Я ясно чувствую, что ему больно слушать пересказы моих наблюдений. Меня выручает Баранов, который докладывает, что супруга Великого Князя[107]зовет нас к столу. Великий Князь гостеприимный хозяин; он любит угостить, но сам всегда на строгом режиме: очень ограничен в еде и пьет только молоко. Наталия Сергеевна также радушна, душевна и встречает своей обворожительной улыбкой.
За столом секретарь, поручик Джонсон рассказывает о том, как ему приходится спорить со всевозможными комиссарами и комендантами, когда он старается избавить Великого Князя от различных осмотров и требований.
— Вы не можете себе представить, какую он ведет с ними войну, — смеется Великий Князь.
Тут же узнаю, что окружающие солдаты успели полюбить этого особенного человека. Да разве могло быть иначе?
— Отчего бы вам не уехать, хотя бы в Финляндию? — спрашиваю я Его Высочество.
— Нет, — тихо отвечает он и делает отрицательное движение головой. — Я останусь в России.
Мы переходим в гостиную, вспоминаем дивизию, корпус, отдельных лиц. Я говорю:
— Какое счастье, что этих частей не было с вами в феврале.
— Я ожидал катастрофы, но я и не имел прав на престол, — говорит Великий Князь, — и не видел возможности работать с министрами, которые против меня.
День проходит быстро; начинает спускаться ночь, я собираюсь уходить.
— Вам все равно, как вернуться? — спрашивает меня Великий Князь. — Я хочу проехаться по воздуху и отвезу вас на вокзал в Царское Село.
На крыльце у автомобиля его высокая стройная фигура, а кругом резким контрастом революционные солдаты. Они так похожи на только что сбежавших преступников, да и шинели их удивительно напоминают рваные арестантские халаты. Что-то дрогнуло внутри, жутко стало мне — офицеру, а каково же ему? Но он как будто их не замечает, как будто не видит окружающего. Его Высочество садится за руль. Неразлучная с Великим Князем Наталия Сергеевна и я подымаемся за ним, и машина летит, как стрела, ведомая опытной рукой.
Быстро мелькают версты, с ними исчезают последние минуты, и на вокзале я расстаюсь навсегда с тем, чей светлый образ отходит уже в дорогие воспоминания.
Прошло много лет. Княгиня Брасова любезно предоставила мне для напечатания нижеприводимые документы Великого Князя и поделилась со мной следующими точными подробностями.
Перед революцией Великий Князь отдавал себе ясный отчет во всем происходящем. Он послал Государю письмо такого содержания[108]:
«Год тому назад, по поводу одного разговора о нашем внутреннем положении, ты разрешил мне высказать тебе откровенно мои мысли, когда я найду это необходимым. Такая минута настала теперь, я и надеюсь, что ты верно поймешь мои побуждения и простишь мне кажущееся вмешательство в то, что до меня, в сущности, не касается. Поверь, что в этом случае мною руководит только чувство брата и долг совести.
Я глубоко встревожен и взволнован всем тем, что происходит вокруг нас. Перемена в настроении самых благонамеренных людей — поразительная; решительно со всех сторон я замечаю образ мысли, внушающий мне самые серьезные опасения не только за тебя и за судьбу нашей семьи, но даже за целость государственного строя.
Всеобщая ненависть к некоторым людям, будто бы стоящим близко к тебе, а также входящим в состав теперешнего правительства, объединила, к моему изумлению, правых и левых с умеренными, и эта ненависть, это требование перемены уже открыто высказывается при всяком случае.
Не думай, прошу тебя, что я пишу под чьим-либо влиянием: эти впечатления я старался проверить в разговорах с людьми разных кругов, уравновешенными, благонамеренность и преданность которых выше всякого сомнения, и, увы, — мои опасения только подтверждаются.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});