Читать интересную книгу Виктория - Ромен Звягельский

— Я пойду, — вдруг сказала Валя и стала собираться вместе с Викой.

Это было так внезапно, что Вика была не готова. Она повела пошатывающуюся девочку по аллее и первым делом нашла местечко у проволоки для нее.

— Вот стой тут. Он всегда подходит к этому месту.

Сама же Вика побежала вдоль проволоки, торопливо ища глазами Жака. Сегодня в центре проволочных ограждений было столпотворение. По краям немного поменьше народу, но тоже не протиснуться. Вернее, протиснуться-то можно было, но только тогда, когда с той стороны отыщется Жак.

И она услышала свист, мелодию она знала, это был Бетховен. У них в хате до войны целыми днями работало радио, отец купил на седьмое ноября. Пятую симфонию крутили часто. И вот знакомый мотив: ту-ту-ту-ту-у. Даже люди приглушили голоса и смех. Жак наконец увидел ее и закричал, снова останавливая толпу:

— Виктория!

Теперь они знали, что это — имя девушки! Но люди светлели лицами и мурашки пробегали у них по спинам. С этим звонким словом «Виктория!» они начинали вспоминать о том, что где-то есть свобода и победа спешит к ним на крыльях самолетов и гусеницах танков.

«Виктория!» и загорались взгляды.

«Виктория!» и просыпалась вера!

Жак показал на правый фланг и они встретились там, где стояли и молча смотрели друг на друга Валя и Луи. Даже слышно было, как птица в ветвях чирикает, такая тишина стояла над их головами.

Когда Вика протиснулась к подруге, Валя безвольным потусторонним взглядом вперилась в пространство, которое отделяло ее от Луи.

— Ну, вот и попрощались, — сказала она через минуту, развернулась и, поняв, что не сможет спокойно выбраться — сзади поджимали девушки — она вдруг с дикой ненавистью и злобой крикнула:

— Пустите!

— Жак! — прошептала Вика, — Я боюсь ее потерять.

Луи кричал вслед Вале ее имя, звал и просил помощи у Жака, но тот не знал, чем он может утешить друга.

— Иди к ней, — он подбородком показал на уходящую девушку, — Приходи завтра.

Завтра было воскресенье. Лагерь по воскресным дням затихал, с неба спускалось больше свободы, девушки были почти полностью предоставлены сами себе. Утром вернувшаяся из казарм Фаина сообщила, что Тоггард и начальник лагеря отчалили на машине в совершенно идиотском виде — с удочками и в баварских кепи с перьями сбоку.

Вика снова не спала всю ночь, но несмотря на это чувствовала прилив сил. Она впервые испытывала подобное: все внутри ее горело, растекалось по животу и груди жаркой лавой, не давало успокоиться. Она всю ночь терлась щекой о тулуп, свернутый и заменяющий подушку, даже целовала его, повторяя одно только имя, а потом еще сотни ласковых слов и обещаний.

То она представляла, как Жак ночью приходит к ней, обхитрив спящую охрану, проходит по рядам, подходит к ее полке и целует ее, а она просыпается и обвивает его шею руками, гладит ладонями его щеки, виски, тормошит его короткие волосы, ловит его дыхание, то ей представлялось, как она приводит его к себе в дом, говорит отцу — это мой муж, и трется щекой о плечо Якоба. То вдруг ей виделось совсем невозможное: слетали все ограждения, колючие проволоки плавились и каплями опадали в траву, а она самая первая бежала по той стороне за бараками вдоль леса навстречу ему и бросалась в его объятия, и тогда сотни прикосновений его теплых трепетных губ покрывали ее лицо, волосы и руки.

И все эти ночные фантазии бередили кровь и возмущали дьяволов на небе, приговоривших эти молодые души к вечному безбрачию и одиночеству.

К утру она успевала так стосковаться по Жаку, что не могла есть, даже Татьяна заметила, что она похудела за неделю вдвое.

— Одна, как сомнамбула, ни живет, ни умирает: между небом и землей. Другая тает на глазах, как свечка.

— А ты, Таня, добрая. Только, — Вика подбирала слово, — Только грубая очень.

— Так выжить легче, Москва слезам не верит.

— Я все боюсь спросить, как это тебя из Москвы-то в лагерь забрали, неужто были все же немцы в Москве?

— Типун тебе на язык, — рослая Татьяна встала меж рядов и положила локти на полку Вики, — в Малоярославце я была у сестер. У меня там пять сестер жило. Я самая младшая. Последыш. Меня мать родила уж после климакса. Так что я, можно сказать, чудо природы. Вот. Там у нас лес. Трава такая есть борщевик. Можно умереть, какая опасная. А перед войной она вообще озверела, эта трава. Когда вырастает выше головы, так еще ничего, а когда растет маленькая, так ожгешься — беги в сторону кладбища.

— Зачем?

— Помирать. Главное, не сразу, подлюка, проявляется. Обождет, потом гореть все тело начинает. Я к матери пробиралась уже перед самыми немцами. Там бои были жуткие, церковь разбомбили, дом Циолковского, слава Богу, остался кое-как. Прямо по улице бомбы скакали. А у нас там дорога старинная, в конце деревни. Сама Елизавета ее строила. Я там борщевика и насобирала. Все руки сожгла. Да и сунула по глупости в матрац немчику, который в доме жил. Дом у нас богатый — бывший постоялый двор: там человек двадцать расположилось, морды отожратые. Так самое-то что интересное: мать старших сестер эвакуировала, уехали они. А я тут как тут подставилась. Вот после того, как офицерик их по двору полдня с голой жопой побегал, мать расстреляли, а меня отправили по этапу, в это чудесное гнездышко. Вставай давай. И Валюху свою поднимай. Будем живы не помрем.

Странное ощущение было у Вики с самого утра. Словно притупились в ней все чувства, все звуки, все бурление крови. Все внутри ее замерло, как замирает природа перед ливнем, придавленная тучами. Застывают ветки, безмолвствуют птицы. Так и Викина душа ждала непременно сегодня полного и бесповоротного освобождения!

Да, да. Она шла к Жаку в полной уверенности, что сегодня что-то произойдет, что она наконец дотронется до него, до его холодных нежных пальцев. И такой будет свобода!

«Та-та-та-та-аа». Свист позвал ее, и она вдруг увидела, как девушки освобождают для нее место, маленький проход к проволоке.

— Здравствуй, Жак!

— Гутен морген, Виктория!.. Я учу немецкий, у меня есть учитель, произнес он с большим трудом, — Нет учителя русского. Ты учи меня.

— Гут. Что ты выучил? — спросила Вика.

— Алес гут?

— Гут. Еще.

— Ви альт бист ду?

— Сколько мне лет? Мне девятнадцать лет, — она стала показывать на пальцах.

— Дай бест! — произнес он, и у Вики подпрыгнуло сердце. — Я приглашаю тебя на день рождения!

Вика удивилась, но спросила:

— Когда?

— В следующее воскресенье! Здесь. Будут мои друзья и ты. Ты придешь?

— Я приду, Жак! Это ты хорошо придумал! Солнце мое замечательное!

Ласка и нежность переполняли ее, но глухим затвором стоял в горле ком. Чуда не происходило. Неопровержимой истиной проявлялась в ее сознании безысходность, обреченность бытия, и она не понимала, почему Жак, в глазах которого она видела все те же чувства, что переполняли и ее душу, почему он не сопротивляется, не борется, не защищает ее, Вику, и ее любовь. Он был смиренен и покоен, оковы не спадали, проволока не плавилась и не исчезала. «Неужели это и сегодня закончится ничем? — думала она, — И я снова буду крутиться волчком на нарах и выть от невозможности счастья? Очень изощренная пытка! Браво, господа гитлеры и геббельсы, и прочие геморрои. Вы просчитали все верно. Никто еще не додумывался пытать людей их же собственной молодостью и любовью. Я-то, дура, никак не могла понять, за что такой подарок узникам — свободно общаться с парнями, мало ли чего. А они, небось, в кустах сидят и наблюдают, как мы тут из кожи лезем. Ведь мы никогда не достигнем друг друга, Жак, милый Жак. Неужели ты не понимаешь этого!»

И словно ком с горы, накатилась на Вику ярость и протест, она затряслась всем телом и прижалась к проволоке. В лицо впились острия закрученных гвоздей.

— Да кто же придумал эту пытку! — выкрикнула она, — Я не могу так! Ведь они не дадут нам дотронуться друг до друга, это невозможно!

Она просунула руки между натянутыми проводами, крича Жаку:

— Я хочу к тебе! Забери меня отсюда! Забери меня!

— Виктория, — Жак протягивал к ней навстречу свои руки и шептал что-то по-фламандски.

— Фридрих, куда ты смотришь! — крикнул часовой с вышки и, увидев, что Фридрих, прогуливающийся по разделительной полосе между двумя лагерями женским и мужским — с овчаркой по имени Магда, не слышит его, пустил автоматную очередь, расстреляв воздух.

Поздравление от Вали

— А теперь объясни, цыпленочек, что это ты делала там, на площадке? Кто там у тебя? Ну, хорошо, можешь не говорить, у всех у нас гормоны! Но ты видишь, что я спас тебе жизнь. Ты не пойдешь в карцер, не получишь кнута, говорил Тоггард, положив Вику на траву возле барака. — Если тебе сегодня так худо, я предлагаю тебе отдохнуть, но уж завтра — завтра у меня мальчишник. Правда, там будут еще и друзья, вот кстати, подполковник Бродзен, ты его видела. Кобель еще тот. Так что выбирай. Будешь отдыхать сегодня, цыпленочек? Ну, отдыхай. А завтра после работы я пришлю за тобой симпатягу Хофке. Повеселимся. Да смотри, вымойся хорошенько.