Барбаросса заворчала. Если что и спасло душечку Кузину от вышибающей зубы оплеухи, которой ее вознамерилась одарить «Кокетка», так это хрупкая глиняная банка, которую она вынуждена была держать в руках. Хитрая бестия. Она наверняка и это предусмотрела.
— Ну, а теперь, если вы не против, мы с милашкой Кло хотели бы откланяться.
Кузине не потребовалась помощь возницы, чтобы запихнуть бесчувственную Кло в фаэтон. Наклонившись, она приподняла ее так легко, будто та была всего лишь тряпичной куклой. Барбаросса ожидала, что она усадит ее на сидения, но Кузина вместо этого, распахнув дверцу поменьше, опустила бесчувственное тело в недра багажного отсека. Осторожно и бережно, как дорогую безделушку.
— Салют, Барби!
Легко запрыгнув на подножку, Кузина скрылась внутри фаэтона, захлопнув дверцу. Не дожидаясь сигнала, а может, получив его, лошади тотчас пришли в движение. Они вели себя точь-в-точь как обычные, если бы не оставляли за собой лужицы шипящей жижи на мостовой. Возница, как и прежде, неподвижно сидел на козлах, сжимая руками вожжи, его мертвые глаза равнодушно разглядывали истертый бесчисленными колесами камень мостовой. Кажется, его участие вовсе не требовалось.
Барбаросса не собиралась глядеть фаэтону вдаль или махать ему платком. Секундой позже она сама двинулась прочь — в противоположную сторону.
Идти было легко. Отчасти потому, что глиняная банка с гомункулом оказалась очень легка, ее спокойно можно было держать без всякий усилий под мышкой, точно какой-нибудь горшок. Мелкий ублюдок, съежившийся внутри, которому только предстояло стать гомункулом, весил почти что ни хера. Неудивительно для комка плоти. Отчасти… Барбаросса улыбнулась своему отражению, мелькнувшему в оконном стекле. Нет смысла скрывать, она была горда собой.
Сестрица Барби, иногда ты можешь быть кромешной тупицей, и сама знаешь об этом, но иногда ты кажешься не совсем безнадежной. Ты порядком глупила поначалу, потеряла до черта времени, подставилась под удар, пару раз рискнула головой, но… Она с трудом удержалась от того, чтобы не подкинуть банку в воздух — нежные потроха гомункула могли не выдержать такой встряски. Но посмотрите-ка, кто возвращается в замок с добычей в зубах!
Она не станет хвалиться перед Котейшеством. Не станет набивать себе цену, описывать все злоключения сегодняшнего дня, славный бой с выводком проституток, беседу с Кузиной… Нет. Просто сунет в руке растерявшейся Котейшеству банку с гомункулом и небрежно кивнет. Как обычно кивают люди, выполнившие какое-нибудь ерундовое поручение, не стоившее им особого труда. Что? Гомункул? Где я добыла гомункула? Черт, а что, с этим была какая-то сложность? Сестрица Барби может добыть тебе гомункула в этом блядском городе в любое время дня, дорогуша, только свистни!
Котейшество, конечно, попытается выпытать у нее правду. Она умна и настойчива, а еще чертовски любопытна, как и полагается ведьме. Мучимая неизвестностью, она еще несколько недель будет пытаться вывести разговор на эту тему, действуя то хитростью, то внезапностью. И ровным счетом ничего не добьется.
И только спустя год или даже больше, каким-нибудь пригожим вечером, выпив вина, она как будто бы случайно вспомнит про этого злосчастного гомункула — и тогда, понукаемая испуганно охающей и хихикающей подругой, наконец сжалится и выложит историю до конца. Котейшество будет прижимать руки ко рту, шутливо колотить ее кулаками по животу, целовать руки, бранить, но в конце концов бросит все это — и просто улыбнется. И…
Барбаросса ощутила, что идти сделалось немного труднее. Башмаки, прежде бодро выстукивавшие по брусчатке, как будто бы немного потяжелели. А может, это потяжелели мысли, сладким туманом клубящиеся в голове.
Не расслабляйся, когда-то учила ее Панди, мудрая разбойница Панди, познавшая Броккенбург во всех его ликах. Помнишь сказку про мышку? Одна уставшая замерзшая мышка мыкалась по залитому лужами двору, мечтая найти теплое местечко и отдохнуть. Она нашла такое местечко, теплое, сухое и тихое. Она забралась туда через щелку, согрелась, задремала и сгорела нахер. Потому что это местечко было печкой, которую растопила хозяйка! Если все идет слишком хорошо, пусть это не убаюкивает тебя, точно пуховая перина, напротив, пусть жжет адским огнем. Когда все очень хорошо — это очень плохо, Красотка.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Барбаросса сама не заметила, как замедлила шаг.
Ерунда. Просто дурные мысли по инерции тянутся за нею, точно демоны. Не имея над ней власти, они пытаются отравить миг ее торжества, только и всего. Гомункул у нее в руках, партия сыграна если не безупречно, то, по крайней мере, в ее пользу. И сама Панди, надо думать, увидев ее с банкой в руках, вынуждена была бы признать, что победа вышла чистой. Барбаросса мрачно усмехнулась. Панди всегда воображала себя дохрена умной и, по правде сказать, имела на это право, но где она сейчас?.. То-то же. Там, где оказываются все ведьмы, не выдержавшие испытания Броккенбургом, трусливо сбежавшие, испугавшиеся, сломавшиеся.
Барбаросса взвесила в руке глиняную банку с гомункулом. И верно очень легкая. Если аккуратно потрусить ее, внутри почти не ощущается шороха, должно быть, новосозданный гомункул очень мал. Чары «бартианок» лишь недавно дали ему жизнь, так что выглядит он наверняка весьма жалко. Как какая-нибудь опухоль, перевитая, точно ленточками, кровеносными сосудами, из которой только прорастают ручки и ножки. А если…
Барбаросса остановилась, ощущая неприятное жжение в желудке. Что, если Кузина делала его наспех, без прилежания? «Бартианки», бесспорно, сведущи в чарах, но только когда сами того хотят. Что, если эта Сури окажется какой-нибудь уродкой? Например, с вывернутой наизнанку головой или там щупальцами из живота?.. Вот блядь. Профессор Бурдюк определенно не будет в восторге, получив вместо ассистента подобие препарата в банке. Ох черт, определенно не будет.
И Котейшество не взвизгнет от удивления и радости, увидев принесенную сестрицей Барби добычу. Лишь вздохнет устало и попытается погладить ее по голове, как убитый горем хозяин гладит собаку, притащившую ему вместо подбитого тетерева дубовую ветку…
Сука. Сука. Сука!
Барбаросса отыскала взглядом переулок потемнее. Кузина сказала, гомункул боится солнечных лучей, банку нельзя открывать еще часов пять-шесть. Но, верно, большой беды не случится, если она сделает маленькую щелочку и глянет на него — одним глазком. Просто убедится, что все в порядке и тогда с чистой совестью продолжит путь к Малому Замку, где уже наверняка дожидается ее, беспокойно меряя шагами подворье, Котейшество.
Прикрывшись ладонью от солнца, Барбаросса осторожно отодвинула пальцем край закрывающей отверстие тряпки и заглянула внутрь. Ей потребовалось немало времени, чтобы разглядеть в полумраке съежившееся тельце гомункула. Он в самом деле был крохотным, не больше детской ладошки. Крохотным, серым, с тончайшими лапками и…
И хвостом. Барбаросса ощутила, как грудь под рубахой и дублетом покрывается горячим и липким, как смола, потом. Хвост у гомункула? Кузина где-то ошиблась, наводя свои блядские чары? Что-то не предусмотрела? Допустила оплошность? Она не может преподнести профессору Бурдюку гомункула с хвостом! За такой фокус он точно набьет чучела из них обеих! Мало того… Барбаросса обмерла, глаза слишком медленно приспосабливались к полумраку. Мало того, черты лица у этого гомункула были странными, чересчур деформированными даже для несозревшего плода. Вытянутый нос, крохотные глаза-бусины, зато уши — неестественно большие для создания такого размера, топорщащиеся и…
Барбаросса медленно отняла банку от лица. Тщательно закупорила отверстие тряпкой, перевела дыхание, улыбнулась сама себе. И, коротко размахнувшись, швырнула банку о стену.
Банка с гомункулом лопнула точно граната, прыснув глиняными осколками. Наверно, она сделала это слишком внезапно — несколько прохожих вскрикнули от неожиданности, кто-то выругался, где-то испуганно всхрапнула лошадь. Плевать. Барбароссе не было до них дела. Подойдя к лопнувшему снаряду, она задумчиво поковыряла башмаком в груде осколков. Там, в окружении глиняной крошки и обломков, лежал маленький мертвый мышонок. Серый, со скрюченным закостеневшим хвостом и мутными, давно остекленевшими, глазами. Она смотрела на него не отрываясь добрых полминуты, а потом бросилась бежать.