ведь друг без друга мы — ничто.
Крестьяне присели на корточки, внимательно слушая Хосе Пабло.
— Вы сами знаете, что в этом году наша деревня понесла страшные потери — похищено более семидесяти лучших овец-мериносов, и мы все знаем, кто в этом виноват. И я решил положить этому конец. На сегодня все работы отменяются. Сегодня мы должны поймать вора и при свидетелях заставить понести заслуженное наказание.
Вот так коробейник Мигель Анхель был повешен на дереве недалеко от деревни сеньора Хосе Пабло Родригеса.
А его бесценная дочь Долорес провела полдня, снимая ленточки с дерева, а потом вышла за ворота и направилась к железнодорожной станции. Больше ее никто не видел.
Такую историю прочитала Катерина сеньору Вальдесу. Когда она замолчала, по плечам сеньора Вальдеса были разбросаны листы желтоватой бумаги. Он чувствовал ее пальцы, пока она собирала листы обратно в пачку, она выровняла их по краям и слегка постучала о его спину, как учительница в классе стучит о стол стопкой тетрадей.
Она сказала:
— Маэстро? — и, соскользнув с него на простыню, приблизила горячее лицо к его лицу.
Ее молочное дыхание обдало его теплой волной. Он уже привычно сглотнул несколько раз, вбирая в себя воздух, который еще секунду назад был внутри нее.
— Скажи мне что-нибудь, — прошептала она.
Он не ответил. Он продолжал смотреть на нее, положив голову на подушку так близко от ее лица, что видел свое отражение в ее глазах.
— Глупости, да? Боже, я так и знала, что не надо было даже упоминать об этом! Какая я все-таки дура!
Он лишь усмехнулся, тихо, чтобы не нарушить священную тишину храма, который они построили.
— Ты сама знаешь, что это не глупости, правда? — Он нежно отодвинул тонкую прядь волос, прилипшую к ее губе. — Ты ведь знаешь, признайся. Ты прочитала достаточно глупостей в своей жизни, чтобы отличить хорошее от плохого.
Она с облегчением закрыла глаза.
— Тебе понравилось!
— Да, это алмаз, который, правда, требует небольшой огранки. Это все списано с жизни?
— Надеюсь, что да.
— Но это действительно случилось на твоих холмах?
— Нет. Не именно это, но что-то подобное случалось. Во всех деревнях есть толстый сеньор, похожий на Хосе Пабло, который считает себя лучше других. Люди нуждаются в дисциплине. Каждого из нас надо привязать к колышку, пусть топчет только свою полянку. Так говорил мой отец.
— И мой.
— А сам ты так не думаешь?
— Не знаю, что я думаю. Я стараюсь не иметь отношения к политике. Мне не приходило в голову, что я могу влиять на человеческую жизнь своими историями. Если честно, я не верю, что рассказами можно изменить мир.
— Можно, — серьезно сказала Катерина — Перо сильнее шпаги.
Он рассмеялся, но не так, как смеялся бы несколько дней назад. Он не высмеивал ее, просто с ней он все время чувствовал себя счастливым.
— Ты такая… — Он замолчал, не в силах подобрать слова.
— Глупая? Наивная?
— Нет, юная! Ты такая юная!
— Ты знаешь, что я права. Лучше я буду бороться словами, чем бросаться бомбами или взрывать себя, как тот идиот на Университетской площади.
— Юная, прекрасная, самая изумительная на свете и к тому же талантливая.
— И в один прекрасный день я напишу книгу, почти такую же хорошую, как твои, и люди прочтут ее и скажут: «Она права. Нам надо срочно изменить вот это и вот это».
Он поцеловал ее, и началось опять, которое длилось так долго, что даже у банкиров, которые, как известно, встают поздно, было время выпить утренний кофе, не торопясь дойти до банка и лениво усесться в кожаные кресла. А у их жен хватило времени на то, чтобы пройтись по магазинам и, встретившись на улице, ахнуть от счастья и клюнуть друг друга в щеку, слегка стукнувшись при этом дорогими солнечными очками.
Они лежали в постели, Катерина и Лучано, переплетя руки и ноги, закрыв глаза, совершенно удовлетворенные, когда в прихожей прозвенел звонок.
Сеньор Вальдес отодвинулся от Катерины и с трудом сел, нашаривая на полу тапки.
Он вздохнул, сгорбился, опустив голову на руки, провел пальцами по волосам и сказал:
— Может, откроешь дверь?
— Кто? Я?
— Да, посмотри, пожалуйста, кто пришел.
— Чиано, ты что, не видишь? Я же голая!
Звонок опять мелодично звякнул.
— Пожалуйста, открой дверь.
В его голосе послышались особые нотки. Катерина неловко поднялась с постели, стащила с кровати простыню, завернулась в нее и направилась в прихожую. Когда она проходила мимо, он ухватил конец простыни и потянул на себя.
Она остановилась.
Не оборачиваясь, она негромко сказала:
— Не смей, а то я вообще не пойду.
Он отпустил руку. Простыня шелестела по полу.
Звонок опять зазвенел и продолжал трезвонить, пока Катерина не открыла дверь.
Издалека он услышал слабый голос Марии:
— О!
Несколько мгновений длилось молчание, а потом Мария сказала:
— Должно быть, я ошиблась адресом. Прошу прощения, что побеспокоила вас.
Она произнесла это со свойственным ей суховатым достоинством.
Через пару секунд Катерина появилась в дверях.
— Она ушла, — сообщила Катерина без выражения и начала собирать разбросанную по комнате одежду, а затем унесла ее в ванную.
Резкий стук изогнутых каблучков Марии разносился по лестнице, как тиканье часов, как гвозди, забиваемые в гроб.
— Знаешь, я посмотрю, что можно сделать, чтобы твой рассказ опубликовали, — сказал он. — Попробую помочь. Если хочешь, конечно.
Катерина не ответила.
* * *
Когда настал вечер и темнота поглотила город, над дверью в дом доктора Кохрейна с легким удивленным хлопком вспыхнула лампочка. Несколько ночных мотыльков немедленно устремились к ней и закружились вокруг, трепеща крылышками в танце смерти, обжигаясь и исчезая в темноте. Через пару секунд входная дверь приоткрылась, и на пороге появился доктор Кохрейн. Доктор ненавидел темноту и страшно боялся ее. Он спускался по каменным ступеням по-стариковски медленно, ощупывая пространство впереди себя тростью и тяжело опираясь на широкую каменную балюстраду.
Сев в машину, доктор Кохрейн положил трость на пассажирское сиденье и, не заводя двигатель, отпустил ручку ручного тормоза. Автомобиль тихо покатился вниз по склону, постепенно набирая скорость, пока, чуть-чуть не доезжая перекрестка, доктор не повернул в замке зажигания ключ и не включил вторую передачу. Потом он нащупал кнопку включения фар, зажег их и довольно быстро (но не настолько быстро, чтобы вызвать подозрение) поехал в сторону дороги, ведущей к шоссе, что проходило вдоль берега реки Мерино. В этот поздний час улицы города были пустынны, транспорта почти не было. Доктор Кохрейн ехал в направлении центра, туда, где транспортный поток не прекращался даже ночью, где