Читать интересную книгу Досье поэта-рецидивиста - Константин Корсар

Посему, да и изрядно смущаемый взглядами прохожих, я поскорее свернул за угол и унёсся в черноту переулка. А на следующий день уехал… А он остался… Они остались…

Питер. Летняя ночь. Дешёвая выпивка и пачка сигарет. Что ещё нужно человеку для счастья? Я завидовал им. Они мне — едва ли…

Суп парчой

Цель заработать миллионБлага, чиста и прагматична:Шоб, утирая суп парчой,Слагать стихи метафорично.И, завалившись на диванВ домине с кованым камином,Духовности своей столпыМирощущать, вкушая вина.

Провал резидента

Французы в России ведут себя как дети. Особенно при первом le voyage. Не то что умудрённые жизненным опытом и цинизмом отечественного бытия россияне во Франции. Матрёшки Жакам и Жан-Жакам кажутся верхом научно-философского видения строения мироздания, Эйфелева башня нам — заштатной опорой ЛЭП через Сену; для них бигос — недосягаемое эстетство в еде, для нас суп из лягушатины — отзвуки голодных лет, проведённых варварами в болотах Нормандии; нам их прононс — повод обратиться к лору, им наше оканье и гэканье — шикарный мистический язык «умирающего» из «Лебединого».

Со всей своей французской ересью в голове однажды и приехал истинный католик Жак на исконно православную славянскую землю — в казахско-джунгарскую лесостепь юга западной Сибири, в русский город, стоящий на самой полноводной реке сопредельного братского Казахстана.

Сойдя по трапу, Жак сразу же заявил молодой симпатичной русской жене:

— Ленья, толькьё ты не говьёри, щито я фрэнсэ, никамью, — и тотчас же достал из рюкзачка традиционные русские одёжи, дабы влиться в общество добродушной сибирской глубинки. — Сейчьяс оденусь, как ви, и буду je suis Russe, как говорьят у ньих.

Впереди две недели побывки, и новоявленный сибиряк-на-недельку всерьёз рассчитывал или поиграть в шпионов, или буквально срастись душою и телом с родиной любимой жены. Мечтал он, как уже на второй-третий день выйдет гулять по городу и никто, никто, никогда и никогда не догадается, откуда он приехал, никому и мысль в голову не придёт, что перед ними не коренной сибиряк, а молочный парижанин.

Из просторной сумки последовательно появились: песцовая шапка-ушанка, ватный тулуп, заблаговременно отделанный английский сукном, просторные синие штаны с начёсом из гагачьего меха. Венчали облик новоиспечённого великоросса высокие утеплённые ботфорты с утомительной двадцатизаклёпочной шнуровкой. По дороге под еле слышный внутренний гомерический гогот жены были приобретены у бабулек-лоточниц мохнатые рукавицы. Шерсть торчала из варежек сантиметров на пять. Казалось, из рукавов экипированного самоходного тулупа растут не руки — обильная нестриженая растительность.

Во всём благолепии дорогой француз-инкогнито и ввалился в обычную маршрутку, отказавшись взять такси, ведомый страстью поскорее приобщиться к быту сибирских староверов. Сел в салон спиной к водителю и поверхностно углубился в проносящийся с пугающей скоростью за окном городской пейзаж.

Мысли о своём величии, ловкости и находчивости кружили голову. На то, что окружающие одеты, мягко говоря, не так, как представлялось ранее, он, естественно, внимания не обратил.

Поездка катилась великолепно. Жак быстро освоил искусство передачи гонорара водителю и махал руками, как заправский кондуктор. Передавал и принимал, с улыбкой на лице, с неподдельным удовольствием занимался общественным трудом. Искренне рад был оказать окружающим соплеменникам небольшую услугу.

Остановка. Открывается дверь. Происходит неравнозначный обмен людьми между улицей и жёлтым пузатым автомобилем. Входят двое, и уже по привычке Жак держит руку наготове.

— Передайте, — слышит незнакомые слова Жак, и в его мохнатую лапу всыпаются горсти мелочи.

Увесистая стайка железа молча (прононс ведь, как и перегар, не утаить) вручается водителю. Жак оборачивается и вновь влипает в запотевшее белым камнем окно. Меж тем вошедший пассажир, не скрывая своего удивления, с пристрастием рассматривает странного кондуктора. Мужчина раз за разом проводит взглядом по фасаду тайного месье и изредка переключает взор на его спутницу. Жак, будучи культурным человеком, на столь нескромный взгляд никак не реагировал. Странное тихое негодование продолжалась минут пять. Наконец мужчина не выдержал и, слегка наклонившись к жене Жака, с ухмылочкой спросил:

— Что, немец?

— Раскололи! Так быстро! Но как?! — рвал на себе волосы Жак, придя домой к русской теще с морозного воздуха. — Как? Я же всё предусмотрел!

— Загадочная русская душа, — воспарив, ответила жена. И добавив, еле сдерживая смех: — От нас ничего не скроешь, дорогой, — плеснула в гранёный стакан ледяной русской водки для согреву.

Гуляя по Невскому

Гуляя по Невскому, слышал я голосКолодников, сгинувших в топях Невы.Из чёрной воды в красной ленте гранитаПоют они миру немые псалмы.

Смерть неизбежна, жизни можно избежать

Долго не понимал матыгиных (в миру байкеров), да и, если по честноку, не принимал. Обычные люди, казалось, только одеваются и ведут себя несколько иначе. В*ё*ы*а*т*я. Хотят казаться, а не быть. И явно не испытывают пиетета к бедным коровкам, судя по обилию кожи на теле. На деле всё оказалось несколько иначе.

Подкатывает толпа. Спрыгивают со своих железных пони и ко мне.

— Здарова, братан!..

— Саня!..

— Юра!..

— Привет!..

Я только успеваю подставлять краба и ловить незнакомые взгляды. Может быть, я вчера накуролесил, недобрал и побратался со всей ратью земною? Да вроде бы нет… Вот и голова ясна, как луч солнца с Андромеды. И руки крепки, як амбарный замок на казённом засове.

— Чем цепь мажешь, бразе? — первый вопрос.

— Чем, чем… солидолом… — слегка недоумевая, поднимая левую бровь и плечи чуть к ветру, отвечаю я и думаю про себя: «Как в детстве велик…»Смех, конский ржач и гогот в ответ. А затем спокойный, доброжелательный ликбез умудрённых А-шников по правильному уходу за цепью и звёздами на моей «мясорубке».

Завёл, сел, покатался. Поймал ветра свист за ухом, согрелся по осени в тёплом автобусном выхлопе, подскочил на мостовом шве, как на диком кабане, разогнал жару и зной, выкрутив ручку газа. Заглушил, встал и вернулся к обычной жизни. Так я и жил, а вернее, спал какое-то время.

Секунда проснуться пришла, как всегда, нежданно. Сладкая моя нега была грубовато прервана взвывающим рыком и ударом жёлтого механического носорога, попутавшего мою законную тропу со своими дикими прериями.

И вот, когда, опершись локтем об испещрённый выступами гальки асфальт, сплёвывая подорожную пыль и пытаясь вновь обрести равновесие, я поднимался, в голове явно что-то уже перенастроилось. Страха не было. Не было и стыда — полежал на обочине, отдохнул — что здесь этакого!? Трезв, лучист, а теперь ещё и знаменит в узких кругах случайных прохожих. Чего стесняться?

В момент соприкосновения с матушкой-землей я что-то почувствовал. Ощутил явственно нечто неприятное, но не повергающее в ужас, когда, рыча и подёргиваясь, с левой стороны в меня врубилось железное облезлое обезличенное панцирное зверьё. Уже стоя на обочине и глядя на бездыханное тело матыги, я понял, что в те минуты со мной произошло. С трудом доплёлся до ближайшего тихого места — дома Дали — и с приступом рвоты завалился вместе с матыгой на одиноком перекрёстке под берёзовый куст.

Все меняется в мгновение, когда понимаешь и чувствуешь, что смерть не за углом, не за поворотом, где-то там на трассе, в воздухе или в воде, не через год-два или двадцать-тридцать лет, а в метре от тебя каждую секунду и в четырёх метрах под тобой. Усадив свои яйца в двадцати сантиметрах от ревущего взрывами раскалённых газов мотора, хорошо ощущаешь их ценность. Сев однажды на байк, назад ты уже можешь не вернуться. Улетишь в облака и птицей растворишься во мраке ночи.

Тогда уходят все обиды и страхи, потому что каждый день — последний и завтра может наступить уже совершенно в ином месте. Чувство реальности сначала пропадает, а затем вновь восстаёт железобетонным колоссом. Тогда ты начинаешь жить, а не ползти за стадом коров, подгоняемым слепым пастухом на храмовой хромой кобыле. Тогда начинаешь любить всё в его нынешнем варианте, а не пытаться изменить, распыляя силы. Тогда видишь суть, а не детали.

Вот тогда хочется вставать на колено только перед теми, кто и тебя боготворит, кому ты действительно нужен такой, каков есть. Тогда хочется отдаваться любимому человеку без остатка и скучать, ещё не расставшись. Выкручивать ручку чувств до отказа. Нестись сломя голову, всё лишнее отпуская по ветру. Проживать свою жизнь и ещё несколько чужих, а не полоскаться в чьём-то вейлансе. В секунду укладывать две. В минуту — час. В день — неделю.